Эжени флиртовала… Женщины времен Июльской монархии. Ги Бретон

сказал он. – Надо немедленно предупредить мадам де Фешер.

      И мужчины поспешили на первый этаж, где находились покои баронессы. Она была еще в постели, поэтому камердинеру и врачу пришлось объяснять причины своего беспокойства через дверь.

      – Я немедленно поднимусь к нему, – крикнула она в ответ. – Когда он услышит мой голос, то немедленно отзовется!

      Она вышла из комнаты не совсем одетой. Поднимаясь по лестнице, она добавила:

      – Если принц не ответит, нам придется взломать дверь. У него мог случиться приступ… Но ничего, кровопускание быстро поставит его на ноги!

      Подойдя к двери любовника, она крикнула:

      – Монсеньор!.. Откройте, монсеньор!.. Отоприте же!.. Это я, монсеньор!..

      Поскольку никто не отвечал, она обратилась к Лекомту:

      – Скорее позовите кого-нибудь! Надо взломать дверь! Пошлите за Манобу и скажите ему, чтобы захватил с собой необходимый инструмент, что-нибудь вроде тарана…

      Через несколько секунд начальник стражи замка высадил тяжелым молотом одну из створок двери…

      Баронесса и трое мужчин вошли в комнату. При свете свечи, догоравшей рядом с пустой кроватью, они увидели герцога, прислонившегося к внутренним ставням. Он был неподвижен и стоял в позе человека, который к чему-то прислушивается. Доктор Бонни бросился к нему и вскрикнул: герцог Бурбон, отец герцога Энгиенского, последний из рода Конде, висел на двух связанных носовых платках, прикрепленных к шпингалету…

      Убийство или самоубийство?

      Все говорило в пользу второй версии: и запертая изнутри дверь, и порядок в комнате, и отсутствие на теле принца каких бы то ни было следов насилия…

      Однако доктор Бонни не верил в самоубийство по многим причинам. «Чтобы повеситься, – гласит поговорка, – надо надеть на шею петлю». А этого-то герцог сделать как раз и не мог, поскольку перелом ключицы не позволял ему поднять левую руку. Кроме того, со времен битвы при Бернштайне, то есть с 1795 года, когда он потерял три пальца, принц с трудом владел и правой рукой. Как же он смог сделать такой мудреный узел, которым были связаны платки?

      И потом, герцог Бурбон всегда считал самоубийство не только большим грехом, но и преступлением. За двенадцать дней до смерти он сказал своему дантисту Оштайну:

      – Только трус может убить самого себя!

      Что же из всего этого следовало?

      Пока доктор Бонни размышлял над этим, госпожа де Фешер, упав в кресло и стараясь соблюсти все условности, стала картинно заламывать руки и испускать горестные стоны. Вдруг, издав самый душераздирающий стон, она произнесла:

      – О, как хорошо, что принц умер такой смертью! Если бы он умер в своей постели, всенепременно подумали бы, что это я его отравила…

      Доктора сильно удивили эти слова. Однако он промолчал, продолжая осмотр тела Его Высочества, все еще висевшего у окна. Его поразила одна любопытная деталь: ноги повешенного не были оторваны от пола, а касались ковра…

      Странное самоубийство![11]

      К одиннадцати часам утра о печальном открытии

11

Да и сам самоубийца был тоже странным. Как отметил аббат Пелье де Лакруа, духовник Его Высочества, который был в комнате принца утром 27 августа 1830 года: «Сразу после того, как принц коснулся бы ногами пола вследствие растяжения связок и в этом положении вес тела стал бы опираться на ноги, петля, ослабнув, оказалась бы бесполезной (поскольку удавки, как таковой, не было) и странгуляция не могла бы иметь место». Следовательно, для того, чтобы удавиться, принцу надо было проявить сверхчеловеческую волю и налечь всем телом на петлю, чтобы добиться полного удушения…