Эжени флиртовала… Женщины времен Июльской монархии. Ги Бретон

ему, что оставаться в столице стало небезопасно. До смерти перепуганный пламенный трибун быстро собрал чемодан, надвинул на глаза шляпу, вскочил в фиакр и велел гнать в направлении Понтуаза.

      В Бессанкуре он сделал остановку, чтобы немного передохнуть на постоялом дворе.

      Но едва он лег в постель, как на лестнице послышался сильный шум. Натянув простыни к подбородку, бедный Адольф задрожал от страха, но тут услышал, как знакомый голос за дверью произнес:

      – Мсье Тьер! Проснитесь!..

      Это был его слуга, которого послали вдогонку друзья Тьера, чтобы сообщить маленькому журналисту, что успех революции был несомненен и что опасаться больше было нечего.

      Тьер мгновенно преобразился. Нахмурив брови, он сделал устрашающее лицо:

      – Мы немедленно возвращаемся в Париж и поможем этим героям!

      29-го, на заре, он прибыл в столицу. Как раз в момент триумфа восставшего народа: Тюильри был взят, королевская гвардия сложила оружие, над городской ратушей реял на ветру трехцветный стяг.

      Маленький человек велел ехать к госпоже Досн. Та слегка пожурила его за то, что он сбежал из Парижа в тот самый момент, когда власть была у него почти в руках.

      – Теперь отправляйтесь к Лафитту. Все будет решаться там.

      Тьер помчался к банкиру, в доме которого собрались все лидеры оппозиции для того, чтобы решить, что делать дальше. Кто-то предложил вступить в переговоры с Карлом X, находившимся в своей летней резиденции Сен-Клу.

      Адольф яростно выступил против этого:

      – Хватит с нас Бурбонов! – закричал он.

      Затем, схватив за руку своего приятеля Минье, он понесся в типографию газеты «Насьональ» и быстро написал прокламацию в поддержку герцога Орлеанского:

      «Карл X больше никогда не должен возвратиться в Париж, где он пролил кровь своего народа. Республика принесет нам многочисленные беды и рассорит со всей Европой. Герцог Орлеанский был под Жеммапом. Герцог Орлеанский шел в огонь под трехцветным знаменем, и только он один может еще носить эти цвета. Никого другого нам не надо. Герцог Орлеанский уже определил свою позицию: он принимает Хартию, чего мы всегда хотели. Он получит корону из рук французского народа».

      Когда эту прокламацию уже запускали под пресс, Минье выразил сомнение:

      – Все это прекрасно, но мы не предупредили самого герцога Орлеанского.

      Тогда Тьер изменил последние две фразы:

      «Герцог Орлеанский не определил свою позицию: он ждет, когда мы выскажем ему свои пожелания».

      На другой день, 30 июля, эти прокламации были расклеены по всему Парижу. И пока зеваки с некоторым удивлением читали ее, господин Тьер, надев белые чулки, туфли и свою большую шляпу, сел на пони, позаимствованного у сына маршала Нея, и после многочисленных происшествий приехал в замок Нейли, летнюю резиденцию герцога Орлеанского.

      Его приняли герцогиня Мари-Амелия и сестра Луи-Филиппа мадам Аделаида.

      – Его