Осень. Али Смит

трехметровый забор с колючим ленточным заграждением наверху. На столбах вдоль всей протяженности – камеры слежения. Он огораживает кусок земли, где нет ничего, кроме дрока, песчаных низин, пучков высокой травы, одиноких деревьев, куп диких цветов.

      – Сходи посмотри на него, – говорит мама. – Ты должна что-то с этим сделать.

      – Что я могу с этим сделать? – спрашивает Элизавет. – Я преподаю историю искусств.

      Мама качает головой.

      – Поймешь, что надо делать, – говорит она. – Ты молодая. Давай. Пойдем вместе.

      Они идут по дороге с односторонним движением. По обе ее стороны растет высокая трава.

      – Не верится, что он еще жив, твой мистер Глюк, – говорит мама.

      – Так говорят почти все в «Молтингсе», – говорит Элизавет.

      – Он уже тогда был таким старым, – говорит мама. – Ему, наверно, больше ста лет. Наверняка. В 90-х ему уже стукнуло восемьдесят. Помнишь, он ходил по улице, весь сгорбленный от старости.

      – Этого я совсем не помню, – говорит Элизавет.

      – Как будто нес на спине бремя всего мира, – говорит мама.

      – Ты всегда говорила, что он похож на танцора, – говорит Элизавет.

      – Старого танцора, – говорит мама. – Он был весь согнутый.

      – Ты говорила, он гибкий, – говорит Элизавет.

      Потом она говорит:

      – Господи.

      Груда сетки-рабицы пересекает путь, которым Элизавет проходила несколько раз, с тех пор как мама переселилась сюда, и преграждает дорогу, насколько хватает глаз, куда бы она ни повернула голову.

      Мама садится на взрыхленный грунт возле забора.

      – Устала, – говорит она.

      – Тут же всего две мили, – говорит Элизавет.

      – Я не об этом, – говорит она. – Я устала от новостей. Устала о того, как они муссируют одно и отвлекают внимание от другого – того, что поистине ужасно. Я устала от сарказма. Устала от злобы. Устала от подлости. Устала от корыстолюбия. Устала от того, что мы даже не пытаемся положить этому конец. Устала от того, что мы это поощряем. Устала от насилия, которое совершается, и от насилия, которое только на подходе, приближается, пока еще не совершилось. Устала от лжецов. Устала от оправданных лжецов. Устала от того, как лжецы этому потворствовали. Устала гадать о том, сделали они это по глупости или же намеренно. Устала от лживых правительств. Устала от людей, которым уже все равно, лгут им или нет. Устала от того, что меня заставляют испытывать этот страх. Устала от агрессии. Устала от трусистости.

      – По-моему, нет такого слова, – говорит Элизавет.

      – Я устала от того, что не знаю правильных слов, – говорит мама.

      Элизавет думает о кирпичах старого разрушенного домишка под водой, о том, как из их пор вырываются пузырьки воздуха, когда их накрывает прилив.

      «Я кирпич под водой», – думает она.

      Почувствовав, что дочь отвлеклась, мама откидывается на забор.

      Элизавет, уже уставшая от мамы (хотя провела с ней всего полтора часа), тычет пальцем в маленькие