Путилин и Петербургский Джек-потрошитель. Роман Добрый

пожав руку ротмистру, великий сыщик подошел к нам.

      – В путь-дорогу, господа! Ну, помилуй бог, какой горячий свидетель!

      Эти последние слова он произнес сам про себя, как бы мурлыкая.

      – О каком горячем свидетеле говорите вы, ваше превосходительство? – ревниво спросил моего друга его провинциальный коллега.

      – Да вот… о милейшем ротмистре… – ответил Путилин, садясь в карету.

      Через минут пять мы были в особом помещении участка, где находился труп несчастной жертвы гнусного, страшного злодеяния.

      Путилин отдернул кисейку, которой была прикрыта бедная девочка, и обратился ко мне:

      – Твое мнение, доктор?

      Бедный ребенок! Я как сейчас его вижу. Головка херувима с длинными белокурыми локонами… Лицо ужасно: выражения такого страшного физического страдания мне еще никогда не приходилось наблюдать.

      Я взял труп на руки и поднес его к яркому свету окна. Проклятые проколы были видны до удивительности, и весь труп, обескровленный до капли, казался восковым, прозрачным.

      – Мне приходится только присоединиться к мнению моих коллег, – с дрожью в голосе ответил я. – Какое подлое изуверство!

      – Эти страшные проколы наносились живой или мертвой девочке?

      – Судя по отпечатку на ее лице невыносимых физических мук, мы должны прийти к заключению, что ее истязали живую.

      – Чем сделаны эти раны-проколы?

      – Каким-нибудь орудием вроде круглого острого стилета, шила…

      С невыразимо тяжелым чувством покинули мы эту комнату, где лежал трупик несчастной мученицы. Всю дорогу до тюрьмы, куда мы прямо отправились, перед моими глазами стояло страшное лицо девочки.

      Подойдя к одиночной камере заключенного преступника Губермана, провинциальный коллега великого сыщика сказал ему:

      – Вы, высокочтимый Иван Дмитриевич, поболтайте с ним без меня, мне надо навести кое-какие справки в канцелярии.

      С протяжным скрипом открылась перед нами дверь камеры.

      – Вы стойте в коридоре, у дверей… – обратился Путилин к надзирателю и двум конвойным солдатам.

      При нашем входе человек, сидевший в позе глубокого отчаяния на табурете перед привинченным к стене столом, испуганно вздрогнул и быстро встал.

      Это был Губерман, тот страшный изверг естества, которому молва и судебное следствие приписали такое жестокое преступление.

      Невысокого роста, коренастый, уже пожилых лет, он обладал лицом далеко не симпатичным. Что-то алчное сверкало в его узких глазах, в которых застыл теперь и большой испуг.

      – Здравствуйте, Губерман! – произнес великий сыщик, подходя к нему и не спуская с его лица пристального взгляда.

      Еврей-дисконтер молча поклонился, с недоумением глядя на Путилина.

      – Я – Путилин.

      Лишь только мой друг назвал себя, как ростовщик вздрогнул. Его словно качнуло.

      – Вы – Путилин?! Знаменитый Путилин? – пролепетал он.

      Я заметил, как краска бросилась ему в лицо, но вместе с тем какая-то радость сверкнула в его глазах.

      Путилин усмехнулся.

      – Оставляя