Фельдмаршал в бубенцах. Книга третья. Нина Ягольницер

проскользнет меж пальцев, не оставив на них даже пыльцы.

      Ну и ладно. Пеппо резко повел ладонью перед собой, будто отгоняя нахальное насекомое. Еще вернется. Главное, не думать сейчас о нем… У него и так есть, о чем подумать. Стоит ли сообщать Годелоту о своем новом укрытии? Ведь сейчас у него всерьез есть повод надеяться, что для герцогской своры его след оборвался.

      Пеппо вздохнул, снова садясь на край стола. И это не сейчас… Он еще подумает, как подать о себе весть. А что тогда сейчас?

      Словно в ответ, ладонь украдкой скользнула по столу и снова охватила теплый деревянный стержень. Его что-то подспудно влекло к этой непонятной вещице… Предрассудки, впитанные годами воспитания, уже шептали какую-то чушь о дьявольском соблазне. А чутье настойчиво требовало не выпускать ее из рук. Именно ее, эту глупую деревянную бобинку, а пергамент, расстеленный на столе, словно вовсе был ни при чем.

      Полая внутри, но все равно тяжелая из-за металла колец. На одном боку эта раздражающе-мелкая надпись. На другом зачем-то круглая дыра… Что же это за предмет? Как он может выглядеть для глаз?

      Пеппо вдруг ощутил какую-то глубинную дрожь, какая охватывает порой людей, через много лет попавших в некогда памятные места. В этой пустотелой бобинке было что-то знакомое. Ускользающее воспоминание, зыбкое, как облачко пара, вырвавшегося из-под крышки. Пар уже рассеялся, а пальцы еще влажны и помнят его тепло…

      – …А он даже не взглянул на кошель. Лишь усмехнулся эдак нехорошо да вышел вон…

      Рика запнулась, будто припоминая сказку. С полминуты сидела молча, задумчиво наматывая на палец шнурок воротника. А потом наклонилась к свече и задула ее.

      Комната тут же погрузилась в полутьму, а Пеппо разочарованно протянул:

      – Мам, но ты же не досказала!

      – И не стану, – непреклонно ответила мать, целуя ребенка в лоб, – сама не пойму, чего завела на ночь глядя эту байку.

      – Но интересно же!..

      Рика покачала головой. На фоне освещенного луной окна ее профиль казался вырезанным из черной ткани.

      – Интересно, пока свет горит. А сказка, Пеппино, страшная, уж поверь мне.

      Мальчик нахмурился:

      – И ничего не страшная!

      Но Рика, уже подтыкавшая на сыне одеяло, снова села на постель и проговорила с внезапной серьезностью:

      – Я тебя трусом и не зову, Джузеппе. Но не время тебе еще для этой сказки. Ее в свой срок слушать надо. Потерпи.

      Пеппо, уже приготовившийся спорить до победы, обиженно замолчал. Если мать называла его полным именем – это всегда был верный знак, что на попятный идти она не собирается…

      …Пеппо вдруг ощутил, что лихорадочно грызет фалангу пальца, пытаясь по нитке соткать тот вечер. В такие минуты он особенно хорошо понимал, как давно уже лишен глаз… Последние картинки, хранящиеся в углах рассудка, были размыты и нелепы.