Небо в алмазах. Юлия Яковлева

тело.

      – Повидло она тоже жрать не станет, – продолжала рассуждать Наталья. – Ей шоколад ищи.

      Взгляд Самойлова стал острым. Как у пойнтера в стойке. Зайцев быстро на него глянул: цыц. И опять ласково – на гражданку Синицыну.

      – Это ж какие деньжищи на это нужны, Наташа, – простодушно удивился он. – Чтобы питаться так. Что же, артисточка в кино снималась? В театре выступала?

      – Ты что? Она отсюда не ногой.

      – Как это? – встрял Самойлов.

      Зайцев участливо наклонился к свидетельнице:

      – Так-таки не ногой? Ну а в гости к друзьям, к родственникам? В кино там. Или на концерт. Да погулять просто, по улице пройтись.

      Синицына помотала головой:

      – Нет, она носа из дома не казала.

      – Совсем, что ли?

      Кивок.

      – К ней приходили?

      – Никто к ней не приходил! Ты что! – возмутилась Наталья так, будто Зайцев предположил нечто безобразное.

      Самойлов сделал непередаваемую гримасу.

      – Она так себе назначила, – пояснила Наталья. Что, впрочем, скорее напустило больше туману.

      Зайцев быстро ответил:

      – Понятно… Она не такая, как все. Нежная.

      Нельзя было сбивать свидетельницу удивлением, недоверием или тем паче насмешкой. Синицына посмотрела на него с симпатией.

      – Гордая. – Поправила: – Уж коль сама себе что решит, то не уступит.

      – Наталья, только одно не пойму. Не выступала, не снималась, не служила, носа наружу не казала. И к ней никто не приходил. Откуда ж деньги?

      – А цацки она свои продавала.

      – Правда, что ли?

      – Ну. Потихоньку в торгсин, в комиссионки.

      – И часто она в торгсин ходила? – уточнил Зайцев.

      – Ты что? Говорю же: не выходила она. Она ж артистка. Куда ей. Я ходила. Она даст. На тебе, Ната. Брошку там или колечко. Я и пойду.

      Так-так. Это еще не след, так, только пунктир, но уже наливающийся теплом.

      – Много ж у женщин цацок всяких.

      – Кому как, – охотно заглотила тему Синицына. – Артисткам не так, как обычным, надо. Чего уж.

      – Ты видела?

      Самойлов чуть не подпрыгнул на месте.

      – А то. В ящиках у нее лежало все. Позовет меня. Приду. А она сидит. Как елка разубранная. В зеркало на себя глядит. Что, грит, Ната, идут мне сережки эти? Вам, грю, всё идет. Хоть мешок из-под картошки нацепите. А она, значить, смеется. А я, грит, думаю, не идут. На вот. Снеси куда следует. Отдаст. А остальное обратно в ящик.

      – А в какой? Там же ящиков этих… Покажешь?

      Кивнула.

      – Идем.

      Коридор уже опустел. Желторотики – двое из ларца, одинаковых с лица, только у одного значок ГТО на футболке, а у другого нет – разогнали соседей по норам. «Молодцы», – мысленно похвалил Зайцев. Вернулись в комнату.

      – Показывай, Наталья.

      – Да вон.

      – Вон там?

      – Не. Ты на палец мой гляди, куда показываю.

      – А чего пальцами тыкать. Ты, Наталья, подойди. Покажи.

      Синицына, уверенно лавируя между твердыми углами, прошла