На ИВС прекрасная погода. Олег Анатольевич Борисенко

куску зеркала, висевшего на стене, и онемел. Его беззубый рот ощетинился множеством торчащих гвоздиков-проволочек; это пластмассовая вставная челюсть расплавилась и, шипя, пузырилась на подбородке… Поверхность же лакированного столика, в местах соприкосновения с мокрой кружкой, стала бледно-матового цвета, от нее шел легкий синий дымок.

      – Они-то как? Выжили? – спросил старшина ИВС.

      – А чё им будет, они же зеки! – уверенно произнес Юрчик.

      – Не все зеки плохие, многие ни за что сидят. Поэтому иногда и их жалеть надо, – улыбаясь и прикуривая очередную сигарету, внезапно объявил Барсуков.

      – Например? – удивился Юрик.

      – Анекдот слышал про водителя автобуса, которому не за что дали пятнадцать лет, но он был настоящим мужиком! – проговорил Барсуков.

      – Давай расскажи, – попросил кума старшина.

      – Короче. В зоне умер зечара. Вечером собрались его семейники помянуть.

      Раздобыли бражки, разлили в кружки. Просят произнести тост самого лучшего друга.

      – А что я скажу? – пожимая плечами, удивляется друг умершего.

      – Ну скажи, что он жил мужиком, умер мужиком.

      Зек встал и произнес речь:

      – Братья! Сидоров родился мужиком, жил мужиком и умер как мужик. Он даже срок заработал как мужик – во сне, водителем троллейбуса! – И, выпив содержимое кружки, смахнув слезу, с ненавистью в голосе закончил: – Не то что те сорок восемь пассажиров, которые перед смертью в штаны наложили!

      Юрка, смеясь, спросил у Олега:

      – А водитель почему выжил?

      – Потому что был ранее судимый! – объявил, рассмеявшись, Барсуков.

      Сослуживцы еще часа два припоминали случаи живучести арестантов. При этом старшина как-то незаметно к соленым огурцам выставил бутылку на стол, и на этот вопиющий факт нарушения служебной дисциплины никто не обратил внимание.

      Под конец «мероприятия» Барсуков поведал еще одну байку о том, как в молодости спас каторжанина от смерти…

      – Я тогда был зам. по контролерской и проходил службу там же, в поселке Горный Северо-Казахстанской области, в простонародье Жаман-сопка, – вспоминал он. – Звонит командир роты Еськин и приказывает, чтобы я выделил конвой для конвоирования тяжелобольного в СИЗО-18 г. Петропавловска.

      Я ему и ответил, что людей у меня нет. А он говорит: «Тогда сам езжай». Дело в том, – продолжал рассказ майор, – что ночью арматурными ломиками зеки забили лагерного каталу, то есть картежника. Он то ли кому задолжал, или что-то не поделили, сейчас уж и не помню. Только слышал я, что ночью два моих контролера пошли на промку за кустаркой и наткнулись на полуживого осужденного.

      Те, кто зека избили, тащили его в кочегарку сжигать, но, заметив дубаков, разбежались, оставив на тропинке переломанное тело.

      Осужденного свозили в районный центр Корнеевка.

      Врач, осмотрев, развел руками и произнес: «Не проживет и трех суток. Везите или в Петропавловск, или назад в зону».

      Смерть в лагере – ЧП, и руководство решило, что если он помрет дорогой, то всю вину можно