Хмурь. Ирина Лазаренко

Туча с корзиной, пахнущей хлебом. Под мышкой у нее большая фляга.

      – Вожак велел передать, – бормочет она и сгружает всё принесенное перед Гномом.

      Он хлопает ладонью по траве, приглашая Тучу садиться рядом, и та усаживается. Глаза у нее блестят.

      – Что это за костры? – спрашивает Гном между прочим, выкладывая лепешки из корзины. Я бросаю рядом кислые листья со сладкой начинкой, которые не добрались до Сплюхи.

      – Да вот, появляются иногда, – Туча пожимает плечами. – Не знаю, зачем это. Нам-то костры на дороге ни к чему, мы путь к озеру знаем и без них, а по ночам не ходим. Да и вообще не ходим в ту сторону, нечего нам там делать. И вожак не велит. Верно, там силы недобрые водятся.

      – Вожак не велит, – повторяет Гном и начинает возиться с пробкой фляги.

      – Не пей бр-ражки, приблуда! – взвивается вдруг колпичка и громко хлопает крыльями.

      – А мне хочется! – вызверяется на неё Гном. – Утихни, жаркое!

      – Ты чего? Это же просто птица, – повторяю я недавние слова Тучи, а Гном ворчит что-то неразборчивое.

      Остаток вечера мы проводим на склоне, попиваем из деревянной фляги крепкую бражку, воняющую болотом, заедаем пресными лепешками и сладкими орехами, смотрим на костры вдалеке, слушаем задорную ругань колпички и бесконечные истории оживившейся Тучи.

      Про то, что дочка их вожака носит дитя Зубатого, который сын Белого, который подмял под себя все приозерное Болотье. Что их селение теперь должно породниться с родом Белого и перебраться ближе к озеру, что будет очень хорошо, потому что болото уже подошло вплотную к южному краю селения, и жизнь становится всё труднее, а в приозерном крае жизнь, напротив, очень неплоха. Что сама Туча боится Белого, и Средьземого озера тоже боится, и что их вожака связывают с Белым какие-то нехорошие дела, по которым и горят эти костры на пути к озеру. Во всяком случае, Туча так думает. Но другие жители поселка очень довольны, что дочь вожака носит дитя Зубатого. А Туча – нет, недовольна и боится.

      – Бабки говорят, я слишком много думаю, – говорит она, лихо отпивает из фляги и закашливается.

      – Это осуждается? – спрашивает Гном. Он сидит, задрав голову, хочет высмотреть звёзды за дымным небом.

      – Да вот еще бы, – Туча хихикает. – Девке ведь не положено думать. Умную девку даже третьей женой никто не возьмет.

      – А, – говорит Гном.

      О, что бы ответили на такое наши хмурии! Особенно Птаха! Я представлю себе выражение её лица и вспыхнувшие щеки, и упертые в бока руки и начинаю смеяться вслед за Тучей.

      – Дур-ралеи, дур-ралеи! – надрывается колпичка.

      Болотье обнимает мокрая серая ночь.

      **

      Я просыпаюсь от того, что Гном трясет меня за плечи.

      – Я понял, – шепчет он, и в горле у него клокочет, – это коврики, их тканые коврики!

      Вяло машу рукой: дай поспать! Сначала с Тучей возню устроил, а стоило мне задремать – он меня трясет и шепчет какую-то дичь.

      – Коврики! –