Чертов дом в Останкино. Андрей Добров

увидел напротив себя незнакомца. Бородатый плотный мужчина в синем армяке и с косматой шапкой в руке стоял небрежно и постукивал рукояткой кнута по сапогу. С виду он был похож на обычного дворника или кучера, но даже спросонья Крылов ощутил странный тревожный запах, исходивший от этого мужика, – пахло большой злой псиной. Вероятно, несло от шапки.

      Иван Андреевич открыл другой глаз и, повозившись в кровати, сел повыше на подушках.

      – Что за черт! – сказал он и протер глаза. – Кто пустил?

      – Вставай, барин, – ответил незнакомец. – Карета подана. Где твои вещи? Давай погружу, пока ты умываешься.

      – Да кто ты такой? – с раздражением спросил литератор, еще не разорвавший объятий санкт-петербургского Морфея.

      – Афанасий меня зовут. Афанасий Петров сын. От матушки Екатерины я. Кучером. Вспомнил, чай? Вставай, лежебока.

      – А! – Крылов растерялся. – Знаешь что, Афанасий, – сказал он, – давай лучше завтра… Я не успел собраться. А еще лучше – поедем дня через три. Нам ведь не к спеху?

      – А еще мне было строго сказано, – равнодушно ответил кучер, – если к полудню мы не выедем из города, сюда пришлют солдат, чтобы отвести тебя в Петропавловку.

      Крылову сделалось нехорошо.

      – А сколько сейчас? – спросил он.

      Афанасий пожал плечами.

      – Да как же так! – в волнении закричал на него Крылов. – Как же я поеду? Голый, что ли?

      Петербург. 1844 г.

      Галер отложил перо, чтобы снять раздувшихся пиявок.

      – Я хорошо помню то сентябрьское утро, – продолжил Иван Андреевич. – Небо было затянуто облаками, моросил мелкий дождик. Иные считают, что дождь в день отъезда – хорошая примета. Вранье! Если бы в тот миг я мог заглянуть в недалекое будущее, то зарылся бы в перину, закричал, разыграл сумасшедшего, выпрыгнул из окошка – лишь бы избегнуть того, что случилось потом! Увы, казалось, что Провидение сделало все, чтобы я бросился с головой в штормовое море событий. Я был почти разорен, все мои журналы закрыты, пьесы мои сняты с подмостков, те немногочисленные кредиторы, которые еще давали в долг мне, фланировали вокруг дома, где я жил, словно стая злобных щук в ожидании жирного карася. Фортуна уже занесла ногу, чтобы дать мне хорошего пинка, дабы я кубарем вылетел из столицы. В предчувствии этого пинка я как бы оцепенел, лежа на кровати, но присланный Афанасий, выйдя в коридор, крикнул прислугу и дал ей приказ собирать мои вещи, что было исполнено чрезвычайно быстро, поскольку вещей, не снесенных пока в ломбард, у меня было совсем немного: пара платья, три пары чулок и еще кое-что из белья. Выходя из дома, я накинул толстый плащ и снял с вешалки чью-то шляпу – уверяю, только по рассеянности…

      Петербург. 1794 г.

      – Это что? – спросил Крылов, внезапно остановившись.

      Слуга, несший за ним узел, чуть не налетел на широкую спину драматурга и издателя.

      – Как что? – удивился Афанасий. – Экипаж!

      – Это? – вскричал Крылов. – Бричка?

      – А ты, барин, что, ожидал карету шестериком? С гербами и гайдуками на запятках,