Чертов дом в Останкино. Андрей Добров

позавтракать.

      Крылов кликнул кухарку и приказал принести большую чашку крепкого кофе, ветчины и немецких рогаликов. Пока требуемое не доставили, он сосредоточенно молчал, глядя в окно на темные крыши и шпили, как будто подпиравшие низко нависшие петербургские облака. Наконец он сказал:

      – Описывать всю дорогу до Москвы я не буду. Довольно с нас и книжки Радищева. Хотя, если говорить честно, Александр Николаевич описал вовсе не настоящее путешествие. Это было чистой воды литературный вымысел, гипербола, которую все вдруг восприняли совершенно серьезно. Глупейшая история – собрав в книжке все пороки нашего общества, которые могло выдумать его чистое сердце, Радищев думал, что императрица прочтет и исправит жизнь. Но в том-то и дело: розыск, учрежденный императрицей, показал – написанное – сплошь выдумка. И хотя в жизни произвол, леность и жестокость случаются часто, все конкретные происшествия, описанные Радищевым, оказались чистой литературой. Это-то и взбесило Екатерину, что привело несчастного Радищева в крепость.

      От себя же скажу только, что тогда я еще был молод и не страшился выезжать из теплой квартиры в холода и жару. Да и не могу я вспомнить путь из столицы в Первопрестольную – это было как нырнуть с одного берега и вынырнуть на другом. А посредине – вечный холод, стремительное течение, борьба с усталостью и желанием уснуть, чтобы не проснуться. Впрочем, и в следующие годы мне пришлось много ездить по России, часто выскакивая в одном камзоле, чтобы, бросившись в экипаж, мчаться подалее, прислушиваясь, не стучат ли за спиной копыта драгунских лошадей.

      – Так было? – удивился доктор Галер.

      – Было, было, – ответил Крылов. – Но не имеет отношения к этой истории. Итак, кроме случая с письмом от тетушки, почитай, не было ничего интересного. Тряска и холод. Слава богу, осень стояла хоть и холодная, но сухая, так что нам пришлось всего раза три вытаскивать бричку из непролазной грязи. По вечерам я пил чай на остановках, ел дрянную еду и считал набитые кочками шишки. Конечно, между прочим, думал я, что за странная тетка, которая была так хорошо осведомлена о нашем маршруте? И запечатывала письмо сургучом. Может, мой конюх не так-то и прост? Может, он племянник фрейлины двора? Нет, конечно! Ясно было, что письмо это послано совсем не родственницей моего Афанасия и речь в нем шла вовсе не о продаже сарая, как уверял меня кучер, когда я на следующей остановке пытался выведать содержание этого послания. У меня даже возникла идея выкрасть письмо, но я не смог приметить, куда Афанасий его сунул.

      Так или иначе, мы быстро катили в сторону Москвы, пока дожди все же не припустили и не превратили привычно дороги в болота. Поначалу мне казалось, что за неделю пути из Петербурга в Первопрестольную я сойду с ума от скуки с таким собеседником, как Афанасий. Но я ошибся. Он оказался замечательным рассказчиком простонародных побасенок. Прямо хоть сейчас записывай и издавай в журнале. Одно плохо – все они были чрезвычайно скабрезными. Так, однажды в дождь мы проезжали мимо красивого пруда с лебедями. Пруд, вероятно, принадлежал помещику, чья обветшавшая усадьба с заколоченными окнами стояла за аллеей, проходившей