Оренбургский платок. Анатолий Санжаровский

начнёт она пытать,

      Знай о чём ей отвечать.

      Ты скажи, что вражий хан

      Полонил меня в свой стан,

      Что меня он отличил

      И могилой наградил.

      С сыном ей уже не жить

      И волос ему не мыть.

      Их обмоет ливень гроз,

      Выжмет досуха мороз,

      И расчешет их бурьян,

      И раскудрит ураган.

      Ты не жди его домой,

      Зачерпни песку рукой

      Да посей, да поджидай,

      Да слезами поливай.

      И когда посев взойдёт,

      Сын на Родину придёт!

      Побрались за руки. Невспех идём себе. Идём…

      Кто поёт, кто подпевает.

      А кто и пенье милованьем слади́т…

      Не беда, какая парочка споткнётся. Приотстанет.

      Через минуту-другую нагоняют. Рады-радёшеньки. Сияют. Поцелуй нашли!

      А у меня с робким Лёней – ну тишкину мать! – ни находок, ни разговору. А так… Одни междометия… Горькия…

      А каюсь…

      В корявой башке моей всё свербела сладкая теплиночка:

      «Миленький мой Лёнька,

      Мой хороший Лёнька,

      Ты за талию меня

      Потихоньку тронь-ка!»

      Да куда!

      Мой сватачок[21] читать мысли мои не мог и на самом близком отстоянии. А по части троганий и вовсе не отважистый был.

      Крепче всего выходило у него багровое молчание.

      По лицу вижу, вкрай зудится что сказать. Да рта открыть смелости Боженька не подал…

      А и то ладно. А и то сердечку отрада…

      Погуляем с часочек, там и вновки[22] делу честь.

      5

      Изнизал бы тебя на ожерелье да носил бы по воскресеньям.

      Княжил тёплый май.

      Цвели ромашишки.

      Из села Крюковки – это такая дальняя даль, где-то на Волге, под Нижним, – понаехали мастеровые строить нам станцию.

      Бегал там один дружливый гулебщик с гармошкой.

      Исподлобья всё постреливал.

      А наведу на него смешливый свой глаз – тут же отвернётся.

      Поначалу отворачивался, отворачивался.

      А потом и перестань.

      На обкосках[23] подступается, шантан тя забери, с объяснением:

      – Говорю я, Нюра, напряминку… Человек я простой…

      – Что простой, вижу. Узоров на тебе нету.

      – Знаешь, Нюра, как ты мне по сердцу…

      – Кыш, божий пух! – смеюсь. – Кыш от меня!

      – Чать, посадил бы в пазуху да и снёс бы в Крюковку…

      – Ой, разве? Чирей тебе на язык за таковецкие слова!

      – Да-а… Такая к тебе большая симпатия. Не передам словами…

      – А чем же ты передашь-то? Гармонией?

      Осклабился. Только зубы белеют:

      – Нет. И гармонией не могу.

      – Тем лучше. Ничего не надо передавать. У меня и без тебя есть парень!

      А он, водолаз, напрямки своё ломит:

      – Ну и что ж, что парень. Он парень, и я парень.

      Заложил упрямец начало.

      Стал наведываться на посидёнки.

      Играл Михаил на гармошке-резухе трепака, казачка.

      Плясали как! Будто душу тут всю оставили…

      Сормача играл…

      Играл

21

С в а т а ч о к – женишок.

22

В н о в к и – снова.

23

О б к о с к и – гуляние в честь окончания сенокоса.