Дорога на Астапово. Владимир Березин

нужно рассказать про Спас-Клепики.)

      Верил ли он сам в то, что мир можно переменить? Нет, мы все в это верим, но как-то отчасти, не полностью, не в каждом дыхании, а вот он как? Зачем ему все эти утренние забавы помещика? Зачем весь этот босоногий пахотный образ? Зачем неприличное писателю возмущение общественными нравами? Я, кстати, заметил, что как только писатель начинает кого-нибудь обличать, а хуже того, изъявляет желание пахать землю или встать к какому-то загадочному станку, его литературный путь заканчивается.

      Хотя нет… Тут я в испуге остановился.

      А вдруг этот помещик, про взгляды которого у школьной доски обязательно нужно было прибавить непонятные слова «юродствующий во Христе», оказался прав? Вдруг?

      И между прочим, я давно замечал за собой желание опроститься, очиститься для лучшей жизни…

      Тут выныривает откуда-то из-за куста моя эфемерная знакомая. Фу, не буду я на неё смотреть, не буду смотреть на её тонкие музыкальные пальцы с аккуратными ногтями, на её французскую кофточку, на стройные лодыжки.

      – А ты не хочешь ли, – говорю я ей, – заняться мозольным трудом, а?

      Лик моей спутницы растворяется в заповедной растительности.

      Скоро за деревьями показались белые строения.

      Первым делом я обошёл музей.

      Было пустынно.

      Рядом, отделённое металлической сеткой, стояло освежёванное сухое дерево. В нём неестественным образом торчал Колокол Нищих.

      Некогда нищие приходили и брякали в этот колокол.

      Из дома появлялся некто и давал нищим нечто.

      Или ничего?

      Огромная глыбища этого дерева стоит у дома матёрого человечища.

      Дерево росло и всасывало в себя колокол. Теперь он торчит почти горизонтально.

      Ещё у колокола нет языка.

      Как нынче ведут себя нищие, мне неизвестно.

      По парку ездил на жёлто-синем мотоцикле милиционер и проверял поведение посетителей.

      Но посетителей уже не было.

      Один я шёл к выходу, а через полчаса за неполную пачку сигарет грязный ассенизационный МАЗ увёз меня к тульской окраине. Солнце на самом горизонте пробивало кабину навылет, и шофёр, отворачиваясь от луча, рассказывал про систему отсоса всякого из частных выгребных ям. После этого он принялся рассказывать мне анекдоты. Помнил он их плохо и часто останавливался на полуслове.

      Тогда анекдот сдувался как воздушный шарик.

      Впрочем, потом мы заговорили о духоборах, с которыми шофёр откуда-то был знаком. Эти духоборы давным-давно уехали на Кавказ. Там, на границе между Грузией, Арменией и Турцией, они и жили целый век – и на всех рынках Тбилиси молочные ряды были духоборские. А потом детей от семи до семнадцати привезли в Ясную Поляну. Они многого пугались: в Ясной Поляне они впервые увидели, как растут яблоки. Почему-то у них там не было яблок, по крайней мере, так мне рассказывали. Радость этих людей вспыхивала ярко лишь при виде коней, поскольку заняты мальчики в прежней жизни были только джигитовкой. Из-за близкого родства дети были некрасивы,