Дорога на Астапово. Владимир Березин

ень продуманно. Более того, всякий писатель, если он, конечно, настоящий русский писатель, сначала сообщает что-нибудь, а потом уже исполняет это в своей жизни. Напишет Пушкин про дуэль – и пожалуйте бриться, вот его уже везут на Мойку с пулей в животе. Как начнет писать человек про самоубийство героя, так, натурально, скоро найдут писателя совсем неживым, а рядом записка: страна не зарыдает обо мне, но обо мне товарищи заплачут.

      Толстой – великий русский писатель, и поэтому он честно сообщил, что уйдёт из дома. Причём он постоянно сообщал об этом – в разное время и разными способами.

      К примеру, он заводил рассказ: слушай, читатель, историю про кавалергарда. Но все эти белые лосины, аксельбанты и ордена – только прелюдия к тому, чтобы перешагнуть порог.

      И так ловко начинал, так продолжал, что ты понимал, что иного выбора, кроме как выйти из дома, нет. А через некоторое время ты ловил себя на том, что сам стоишь на пыльной дороге и давно следишь за тем, как по ней идёт человек с бородой. И идёт он с двумя старушками и солдатом, одетый так же, как и они, в неброское и пыльное. Не можешь оторваться, пока не дочитаешь этой последней сцены, где едут на шарабане барыня с каким-то путешественником-французом и всматриваются в les pèlеrins, то есть странников, которые, по свойственному русскому народу суеверию, вместо того чтобы работать, ходят из места в место.

      – Demandez leur, – говорит француз, – s’ils sont bien surs de ce que leur pelerinage est agréable à Dieu[1].

      Старушки, которым переводят вопрос, отвечают:

      – Как Бог примет. Ногами-то были, сердцем будем ли?

      Спрашивают солдата, и он говорит, что один, деться некуда.

      Спросили и старика, но уже о другом: дескать, кто он?

      – Раб Божий.

      – Qu’est ce qu’il dit? Il ne répond pas[2].

      – Il dit qu’il est un serviteur de Dieu[3].

      – Cela doit être un fils de prétre. Il a de la race. Avez-vous de la petite monnaie?[4]

      Итак, старика принимают за сына священника и замечают, что чувствуется порода. После чего всем раздают по двадцать копеек.

      – Mais dites leur que ce n’est pas pour des cierges que je leur donne, mais pour qu’ils se régalent de thé; чай, чай, – pour vous, mon vieux[5], – говорит француз и треплет рукой в перчатке старика по плечу.

      – Спаси Христос, – отвечает тот, о свечах вовсе не думая.

      Шапки на нём нет, и он лыс.

      Как настоящий даос, старик чувствует равнодушие к этой ситуации. Через девять месяцев его поймают и сошлют в Сибирь как беспаспортного. Там он будет работать у хозяина в огороде и ходить за больными.

      Но это всё в идеале. Это такая мечта, как надо уйти, записанная за двадцать лет до попытки.

      Есть у Толстого и другая история по этому поводу – пьеса «И свет во тьме светит». Это, собственно, рассказ про то, как неловко и болезненно желание жить не по лжи. Как сопротивляются ему люди, и как мало оно приносит счастья. Главным героем в этой пьесе был сам Толстой, впрочем, под именем Николая Ивановича. Николай Иванович собирается бежать из дома вместе со своим бывшим слугой Александром Петровичем.

      Этот Александр Петрович уже бормочет: «Будьте спокойны, пройдём до Кавказа без гроша. А там уж вы устраивайте». Герой отвечает ему: «До Тулы доедем, а там пойдем. Ну, всё готово». Но ничего оказывается не готово, беглеца останавливают, и он возвращается в привычный ад, где лодка убеждений бьётся о каменный берег быта.

      – Renvoyez au moins cet homme. Je ne veux pas qu’il soit témoin de cette conversation[6], – говорит его жена, и понятливый Александр Петрович отвечает: «Компрене. Тужер муа парте»[7].

      В общем, это какое-то проговаривание давнего плана, а не сцена.

      Мало того, что знаменитый человек собирается убежать из дома, так ещё рассказывает об этом городу и миру предварительно. Рассказывает, замечу, с помощью типографии и театрального искусства.

      Но русская дорога и есть такая вещь, что обычным правилам не подчиняется, и люди, отправившиеся по ней в путь, часто прощаются с прежним строем мыслей.

      Всё началось с того, что мне позвонил Архитектор. Жизнь моя была негуста, и я был рад каждому звонку, а тут – целый Архитектор. Он был не просто Архитектор, а надзирающий за устойчивостью.

      Его занимало взаимное расположение маленьких предметов и движение словесных материков. Он делал открытие за открытием и создавал особое, не географическое, а географическо-поэтическое, пространство вокруг себя.

      Он был, конечно, настоящий архитектор, но, как всегда в России, оказался чем-то бо́льшим. Он придумал, как связать такие непрочные понятия, как слово, уносимое ветром, и быстро меняющуюся географическую карту. Он придал всему этому остойчивость, как кораблю, и пустился в путешествие.

      А однажды Архитектор придумал, что весь строй романа «Война и мир» именно таков, каков есть, только потому, что этот роман пишет не Толстой, а его герой Пьер Безухов, поминутно расправляясь с собственными комплексами,

1

Спросите у них, твердо ли они уверены, что их паломничество угодно Богу. (фр.)

2

Что он сказал? Он не отвечает. (фр.)

3

Он сказал, что он слуга Божий. (фр.)

4

Должно быть, это сын священника. Чувствуется порода. Есть у вас мелочь? (фр.)

5

Скажите им, что я даю им не на свечи, а чтобы они полакомились чаем… вам, дедушка. (фр.)

6

Вышлите, по крайней мере, этого человека. Я не хочу, чтобы он был свидетелем этого разговора. (фр.)

7

Толстой Л. И свет во тьме светит // Полное собрание сочинений: в 90 т. М.: Государственное издательство «Художественная литература», 1935–1958. Т. 31. С. 240.