Дорога на Астапово. Владимир Березин

книга, а прочие советские писатели давно перемёрли. И Шолохова проходили в школе – правда, другой роман, но всё равно. Из года в год миллионы детей выводили, от старания высунув набок языки: «Образ новой жизни в романе Михаила Шолохова…»

      Что было с этим делать – непонятно.

      Один знакомый стал упрекать Солженицына в том, что он хочет стать вторым Толстым, отрастил себе толстовскую бороду и подбривает лоб, чтобы больше походить на зеркало русской революции. Глупец! Что Толстой! Шолохов – вот кто занимал мысли Солженицына. На фоне существования Шолохова всё остальное было мелкими неприятностями. Чекисты – надоедливыми мухами, Брежнев – дураком-петрушкой. Высылка – загранкомандировкой, а слежка – общественным вниманием.

      Можно было помогать всяким людям, что доказывали неподлинность «Тихого Дона». Неподлинность, которая как бы отменяла ценность и романа, и самого Шолохова.

      Солженицын нанял дюжину авторов, что распространяли слухи о прикованном в подвале Шолохова скелете белого офицера, о Булгакове и Платонове, что хватились своих рукописей, а обнаружили их в знаменитой книге.

      И тут ему наконец дали Нобелёвскую премию. Понадобилось пять лет, чтобы наверстать этот разрыв между ними, но это ему удалось!

      Но это всё не было то – нужно было иметь замещающую «Тихий Дон» книгу, где лязгают друг о друга колеса и шестеренки революции. И Солженицын всё писал свой огромный роман, с ужасом понимая, что никто его читать не будет. Никто не продерётся через все эти долгие речи персонажей о судьбах России, через мельтешение солдат и матросов на улицах Петрограда, через персонажей, говорящих с помощью словаря языкового расширения. Но ничего не поделаешь, заместить целый «Тихий Дон» рассказом про бригадира подневольных строителей было нельзя.

      Потом Шолохов умер, и, узнав об этом, Солженицын несколько часов бегал между вермонтскими берёзами, радостно крича и стуча палкой по деревьям. Через пару лет всё окончательно переменилось, и Солженицын стал главным писателем. А Шолохов незаметно исчез из школьной программы.

      Это была славная битва уже мёртвых писателей, и в конце концов молодой победил старого. Не хватало только одного штриха – и вот он закончил картину. Уже мёртвый Солженицын поверг Шолохова в прах.

      Потому что он заместил его в школе.

      Понял? И нет тут никакой политики.

      От этой истории о вечном писательском недовольстве я возвращаюсь мыслями к моей гипотетической спутнице. Мы гуляем по полям и вскоре находим ясную полянку. Трава на ней скошена, но достаточно давно, так что она не колет ноги.

      Мы снимаем обувь, я стелю на поляне плед, вынутый из сумки.

      Моя спутница кладёт мне ладонь на грудь, расстегнув предварительно рубашку. Рот её полуоткрыт, и налитые чувственные губы особенно прекрасны в этот момент. Вскоре мы путаемся в застёжках, она, наконец, роняет голову на грудь…

      Мы занимаемся любовью прямо под клёкот трактора, вынырнувшего из-за пригорка.

      Тракторист приветливо машет нам.

      Нет, так не годится…

      Не