Впервые замужем (сборник). Павел Филиппович Нилин

вкусов, разных привычек, разных взглядов на жизнь. Их свело здесь общее горе. Свело на несколько часов или дней.

      А послезавтра или дня через два они снова расстанутся и не встретятся, может быть, никогда. Очень возможно, что никогда.

      Первым об этом подумал сын. Потом эта же мысль пришла отцу. И отец сказал:

      – Вот, значит, Витя… Я один остался… Как же я теперь буду жить один?..

      На столе стояла лампа. Желтый свет ее разделял отца и сына. Щурясь от света, сын зачем-то спросил:

      – Тебе лет-то сколько теперь?

      – Мне? Семьдесят шестой…

      – Порядочно, – сказал сын и задумался. После раздумья он сказал: – Ну что ж, поедем в Москву.

      Виктору Матвеевичу жаль было отца. Он хотел как-нибудь приласкать его. Однако он знал, что отец ни за что не оставит этот домик – мечту своей жизни, огородик, однорогую козу и этих кур, загадивших весь дворик. Но отец неожиданно сказал:

      – Хорошо бы… Повидать, какая она есть. Сроду не видал.

      На лбу у него выступили крупные капли пота. Он стер их ладонью, отбросил длинные, плоские волосы, падавшие на лоб, и… может быть, кощунственно сказать, что он повеселел, но он повеселел действительно.

      В неверном свете лампы показалось даже, что он улыбнулся радостно. Или это отблеск лампы заиграл на мгновение в его глазах?

      – А домик как же ты оставишь?

      – Продать можно. У меня тут есть одни люди. Давали, да мало. Я сам за него тыщу семьсот в шестнадцатом году отдал. Да пристройки делал, да огород…

      – Ну вот, – сказал сын, не слушая длинных, отцовских рассуждений, – если успеешь собраться, пока я здесь, поедем вместе. А не успеешь – я жену попрошу приехать за тобой…

      – Я успею, Витенька, – сказал отец поспешно. – Чего же мне тут такое собираться? Конечно, успею. Ты меня денька два подожди, я все обтяпаю…

      – Денька два, – сказал сын, – подожду.

      И отодвинул пустой стакан на середину стола.

      – Еще стаканчик! – предложил отец и поспешно поставил пустой стакан под самоварный кран. – Чай – он хорошо душу греет…

      Но сын уже закурил и вышел из-за стола.

      Хоронили мать торжественно, со всей пышностью, на какую был способен Матвей Кузьмич.

      День был солнечный. Солнце вспыхивало и горело в посеребренных вышивках серой ризы отца Григория Горизонтова. Пели певчие. И две лошади в белых попонах, в белых стареньких султанах, запряженные в белый ветхий катафалк, шли медлительно впереди толпы.

      Виктор Матвеевич шагал по тротуару. Этим самым он как бы подчеркивал свою непричастность к этой процессии. И сам же осуждал себя за это.

      «Уж лучше бы совсем не идти», – думал он. Но все-таки заставить себя идти рядом с попом не мог. И шел по тротуару.

      Вскоре и Матвей Кузьмич, шагавший за гробом, отделился от процессии и пошел рядом с сыном.

      Мать везли на кладбище чужие люди, поп и певчие, десятка два старух и стариков.

      А отец и сын шли по тротуару.

      У сына на этот счет были свои соображения, а отец просто подражал ему. Сын сейчас