Револьвер Мегрэ. Жорж Сименон

уверяю вас, кроме того, что я болен и остался один. Мне стыдно, что вы побеспокоились. Доктор не должен был… Не знаю, зачем я сказал ему про Алена. Наверно, у меня была высокая температура. Может быть, и сейчас. Не нужно оставаться здесь. Такой беспорядок! Очень душно. Не могу предложить вам даже стакан вина.

      – У вас нет прислуги?

      – Она не пришла.

      Было ясно, что Лагранж лжет.

      Мегрэ не решился спросить, есть ли у него деньги. В комнате было жарко, удушливо жарко, воздух тяжелый, спертый.

      – Не открыть ли окно?

      – Нет. Слишком шумно. У меня болит голова. Все болит.

      – Может быть, лучше отправить вас в больницу?

      Это его испугало.

      – Только не это! Я хочу остаться здесь.

      – Чтобы дождаться сына?

      – Сам не знаю.

      Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.

      – Скажите, Лагранж…

      Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.

      – Что?

      – Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?

      – Клянусь, я его просил просто так…

      Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.

      – Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?

      В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.

      – Все же я попрошу у вас его фотографию.

      Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.

      Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.

      – Здесь?

      В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие-то бумаги, счета за газ и электричество.

      – Дайте мне…

      – Что вам дать?

      – Бумажник.

      Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.

      – Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.

      Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.

      – Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.

      – Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра.

      Он снова испугался.

      – Это не к спеху.

      – А что вы будете есть?

      – Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.

      – А сегодня вечером?

      – Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.

      – А если вам не станет лучше?

      Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.

      – Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?

      – Я