Голубиная книга анархиста. Олег Ермаков

привел их в вагончик, нашел керосиновую лампу и зажег ее.

      – Ой, керосинка, керосинка, я же говорила, говорила, – забормотала Валя.

      – Ты ничего не говорила, – возразил Вася. – Это я видел.

      – Свет будет, – сказал мужик, – ну завтра там, послезавтра. Провода оборвало. С тех пор и не протягивали пока… Кхм. – Он кашлянул в кулак. – Значит, располагайтесь. Вон койки. Печка, а дровишки на улице… Айда покажу.

      Вася сходил с ним и вернулся с охапкой поленьев. Мужик ушел. Вася сгрузил поленья у железной печки.

      – Посмотри, есть там ножик или чего-нибудь, – попросил он.

      Валя взяла лампу, но вместо того, чтобы искать нож, залюбовалась горящим гребешком под стеклом. Вася ждал. Валя любовалась. Потом она обратила внимание на тени.

      – Опа-па, ты похож, похож на… на… карлика! – воскликнула она. – Или на кота. Нет, на пингвина.

      Вася посмотрел на тени.

      – А я… я… на матушку Татиану. Копия! Видал?

      Вася поднял руку и помахал ею. Потом другую.

      – Ну пингвин и есть! – воскликнула она.

      – Жирный пингвин прячется в расселине, – пробормотал Вася.

      – А ты живешь на чердаках? – подхватила Валя.

      – Блин, какая-то угарная сказка, – сказал Вася.

      – Про пингвина на чердаках! – отозвалась Валя и хлопнула в ладоши.

      Вася встал и сам принялся искать нож. И нашел столовый тупой ножик. Взяв его, он начал щепать лучины, ударяя по ножу другим поленом. После долгой возни ему удалось подпалить поленья. Вагончик наполнился дымом. Валя закашляла и выскочила на улицу. Но понемногу дым рассеялся, тяга установилась, из трубы повалило густо, бело. Вася позвал девушку. И она вбежала в вагончик и присела перед печкой, протягивая руки, ухая. Потом сказала, что хочет чаю или какао. Вася в ответ фукнул. Рассказал, что ненавидит какао, напиток тоталитаризма. Его мучили этим какао в лагере.

      – Да я сразу поняла, ага, ага. Вижу: сиделец.

      – Да нет, – сказал Вася, – это был пионерский лагерь. Меня туда упекла мамаша. И меня пичкали какао, зараза, и всяким дерьмом застарелым советским. Там, речевками разными, песнями про костры-Ленина, игрой «Зарница», хотя я уже тогда никого не хотел убивать. Прлоклятье. А я еще и пионером не был! – воскликнул он с отчаянием. – Недорос. Но мамаша договорилась. Она у меня бегемот. Уже все на ладан дышало, весь этот монстр гнилой. …И снова – несет гнилью.

      Валя слушала его, поглядывая с сомнением.

      – Врешь ты, – заключила она. – Враки, враки все.

      Вася уставился на нее с удивлением.

      – Я-а? Врлу? Прло какао Ленина? «Зарлницу»?

      От волнения и возмущения он начал сильно картавить.

      – Ху-гу! Сидел, сидел! Они тебя подстерегли, схватили. Ночевал на чердаках, ходил по крышам. А они этого не любят. Не любят, не любят. – Валя помотала головой.

      – А-а… Да нет, – отвечал Вася, успокаиваясь. – В тюрьме не сидел…

      – Сидел! – упрямилась Валя. – Сидел!

      Вася смотрел на нее.

      – Сидел! – повторила она.

      – Не в тюрьме, – тихо ответил Вася. – Слушай, я уморился,