Голубиная книга анархиста. Олег Ермаков

твердые, как железо. Дальше простираются зеленые холмы, поля и серые воды, по волнам плывет корабль.

      Лететь я почему-то уже не могу. Вот дерьмо, зараза… Пошел по земле. И выхожу… выхожу к монастырю? Монастырь католический, по-моему. Не знаю.

      Легко попадаю внутрь, иду через помещения, галереи, затягиваясь сигаретой, через комнаты, в которых спят женщины. Монахини.

      Вышел и снова узрел зеленые дали. Простор великий. Интересно, что это? Где? Италия? Испания? Или Россия?

      Вижу женщину, она собирает хворост и приговаривает: «Как чудно разжигать огонь во вселенной. Как чудно разжигать огонь во вселенной».

      И тут вывернулся откуда-то мужик в серой дерюге, подпоясанной веревкой, с всклокоченными волосами и бородой.

      – Ты прощен в последний раз!

      Так возвещает он.

      Что? Кто? За что? Почему? Я не нуждаюсь ни в чьих прощениях, какого черта…

      В вагончике было темно, где-то поблизости посапывала дурочка.

      Снаружи храм какой-то чудной: колонны, каменные фигуры голых мужчин, – но внутри русская церковь, там все обшито резным деревом. Красота-а! Дверь за нами закрылась, музыкально прозвучала, как будто это шкатулка старинная. Дрлон-дзон-бом!

      Удастся ли выйти? – беспокоится он.

      А мне все равно!.. Как же тут хорошо.

      Мы взялись за руки и немного покружились. Он спрашивает: а где же твое бальное платье?

      Ха-ха!.. Бальное платье!.. Ой, мамочки, описаться можно. Да зачем?! И так хорошо.

      Мы снова закружились.

      А без одежды будет и еще лучше.

      Мы стали раздеваться. В храме-то!..

      Проснулись они поздно. Вася нехотя выполз из-под одеяла, позевывая, приблизился к двери, помешкал немного и толкнул ее. Дверь была закрыта. Он тихо заругался и взял топор.

      – Ой, Фасечка! Ты чего это? Чего?! – вскричала Валя, протирая заспанные глаза, разгребая спутанные волосы, проглядывая сквозь них удивленно.

      Вася молча рубил

      Вася молча рубил дверь. Иногда лезвие попадало на гвоздь, и топор тонко взвизгивал. Вася рубил так, что во все стороны летели щепки. Наконец он сумел отделить доску с железным навесом от двери, и дверь открылась. Вася вышел наружу и вдохнул мартовский сырой воздух. Потом он взял ведро, снова вышел и, отойдя подальше, выплеснул содержимое на землю.

      – Фася, затопи печку-то, – просила гнусаво со сна Валя.

      Но он отвечал, что не надо пока, пусть проветривается.

      – Холодина собачья, – канючила Валя.

      Но Вася был непреклонен. Его лицо в веснушках было решительным и сосредоточенным, даже острый нос выражал целеустремленность. В сенях дома Эдика и его матери они столкнулись с самим Эдиком, всклокоченным, помятым. Он стоял в облаке крепкого перегара и бессмысленно таращился на вошедших, словно это были инопланетяне или новозеландцы.

      – Бляха-маха, – пробормотал Эдик, морщась. – А я-то… совсем забыл… Но… как вы здесь оказались?

      – Так, – ответил Вася, колюче глядя на