Голубиная книга анархиста. Олег Ермаков

ему говорит дальше: ты правильно сделал, что не убегал, а побёг бы – так тебя все равно Две Серые догнали бы. И отошел этот с бородкой. А учитель у девиц спрашивает: это, мол, кто такой-то? А они отвечают тихонько, что Начальник Мировой Стражи. И тут вдруг грохотанье. Я глянула в окно, а там кареты едут одна за другой, одна за другой, и лошади какие-то такие особенные, из какого-то вороненого материала, вот как эти машины. Правда, много больше, едут и едут. Это тот владелец с красивым лицом, хозяин дворца-то куда-то выезжал.

      Валя замолчала.

      – И что?

      – И все, – ответила Валя.

      – Ну и сны у тебя, Вальчонок, – сказал Вася. – Вот бы сфоткать. Куда там Сальвадору Дали!.. Мне тоже всякие занятные снятся.

      – А это что за дядечка?

      – Дали?.. Ну, один испанец с прибабахом, усы торчком, хвост пистолетом, рисовал пианино с девятью или десятью сияющими Лениными и все такое, как будто сны не сны или видения. Ему за это отваливали бабок порядочно. Но он все равно заканчивал жизнь в одиночестве, больной, парализованный, чудом спасся в загоревшемся замке.

      – Как? – заинтересовалась Валя.

      – Свалился с кровати и пополз к двери.

      – А вот если наш вагончик загорится? – вдруг спросила Валя. – Будет чудо или нет? Как мы отсюда выскочим?.. И вообще… я уже хочу поссать.

      Вася начал смеяться по своему обыкновению, приговаривая: «Вот дерьмо, зараза, попались».

      – Давай разобьем стекло, – сказала она.

      – Потерпи.

      Еще примерно через час Валя сказала, что уже не может больше терпеть. Вася посоветовал мочиться в ведро и отвернулся.

      – Но в нем же воду носим? – сказала Валя.

      – Отмоем. Вон один писатель американец по системе йогов собственную мочу пил, и ничего. Затворник, буддист высоколобый.

      И она присела над ведром, зажурчала звонко.

      – А ты, Фасечка, не хочешь?

      – Нет.

      – Да перестань, не стесняйся.

      – Сказал, нет.

      – Ну, я не стану глядеть и уши заткну.

      Вася засопел зло.

      В вагончике уже было холодно. Они накинули на себя одеяла и сидели, как индейцы.

      – Надо твой сон записать, – сказал Вася. – А то так и забудется. Интересно же. Но нет ни ручки, ни карандаша, зараза…

      – А я нашла, есть, – откликнулась Валя. – В этом… шеде. Под окошком, на полочке. Вот, шариковая ручка. И пишет. На.

      Вася взял ручку и достал из рюкзака рулон бумаги.

      – Ты там будешь писать?

      – Да, – деловито ответил он.

      Но писать не давала пленка, которой бумага была оклеена. И тогда Вася ножом ободрал пленку с краю и, пристроив рулон на столе, действительно начал что-то писать.

      – Ой, Фасечка, – бормотала Валя, – ну и ну. Вот бы наши все подивились, Мартыновна… Людка… Мои сны записывают.

      Вася молча старательно выводил буковки на грубой бумаге.

      – Ты прямо так все и пишешь? – спрашивала она, стараясь заглянуть.

      – Не мешай, – буркнул он.

      – Ой,