Империя из песка. Кайла Олсон

жадно принимаемся за еду, словно у нас в руках не батончики, а манна небесная.

      Алекса смотрит вдаль. Сидит на скамейке, упираясь локтями в колени, вертит в руках «Хейвенвотер». Соленый ветер треплет черные пряди, но Алекса не обращает внимания.

      Я заплетаю волосы в небрежный «рыбий хвост». Коса переливается дюжиной песочных оттенков: от яркого, выбеленного солнцем, до темного, какой остается на берегу после отлива. Перехватываю длинную косу тонкой прядью и закрепляю.

      Сейчас можно спросить Алексу насчет стершихся букв. Но чем дольше мы сидим в молчании, тем сложнее мне его нарушить, особенно провокационным вопросом.

      – Почему ты не побежала? – наконец переводит на меня взгляд Алекса. Глаза у нее как черный кофе или шоколад. Глубокие, но с горчинкой. – На пляже. Ты пряталась.

      Ответ кажется мне очевидным. Впрочем, не я в момент нашего знакомства стояла над телом офицера. У меня-то пистолета не было.

      – Ты убила офицера? – Вот и постаралась никого не провоцировать.

      Надо отдать Алексе должное – на столь прямолинейный вопрос она реагирует спокойно. По сузившимся глазам ясно, что она еле сдерживается, но тем не менее.

      Я сдаюсь первая:

      – Пряталась потому, что хотела сперва переждать, а уже потом рвануть к лодке. Я часто сидела на том настиле и знала про мины.

      – Переждать, – повторяет Алекса. Она не переспрашивает, а констатирует факт. Может, даже осуждает.

      – Я… – закусываю губу, – посчитала, что лучше учиться на ошибках других.

      – То есть дать им подорваться вместо тебя.

      Именно это я и имею в виду, разумеется. Но в версии Алексы все звучит куда хуже. Внутри меня приходит в движение нечто темное, и мой внутренний компас окутывается облаком осьминожьих чернил. Не моя вина, что под песком прятались мины – наступи я на одну, никому это бы не помогло. А если бы я вышла из укрытия, чтобы храбро предупредить несущуюся толпу о смертельной опасности, меня бы просто растоптали или застрелили.

      Но на острове погибли люди, а я – здесь, в лодке. Я жива, потому что сумела вырваться на волю, перепрыгивая через кровавые ошметки.

      – Значит, мыслили мы одинаково, – говорит Алекса. – В общем и целом.

      Не понимаю, к чему она клонит, что, вероятно, отражается у меня на лице. Алекса усмехается, дескать, как же она удачно пошутила, и подносит полупустую бутылку к губам. Она пьет, пьет и пьет, пока на дне не остается ни капли.

      – Мы обе использовали их, чтобы избавиться от мин и не подорваться самим, – произносит Алекса. – Чтобы сбежать. Верно?

      Ничего нового она не сказала. Киваю, мол, очевидно.

      – Разница лишь в том, что у тебя план созрел, когда спасать их уже было поздно, – продолжает Алекса. – А я вот взорвала фабрику, чтобы все завертелось.

      8

      Жил да был мир, полный мечтаний, вопреки душевным мукам, и любви, вопреки изломанности.

      Жил да был мир, полный красок: желтая разметка на черном асфальте шоссе, россыпь цветов всех оттенков радуги.

      Теперь его