Дочь того самого Джойса. Аннабел Эббс

отец говорил вам, как я ненавижу врачей?

      Я продолжаю ходить по кабинету, огибая доктора, разглядывая его со всех сторон, под каждым углом. Если великий доктор Юнг может ходить по комнате и рассматривать и изучать меня, словно мертвую бабочку под стеклом микроскопа, почему я не могу сделать то же самое по отношению к нему?

      – Да, говорил. Как складываются ваши взаимоотношения с доктором Негели?

      – Он взял у меня столько крови… должно быть, во мне больше ничего не осталось. Он говорит, что у меня повышенные лейкоциты – слишком большое содержание белых кровяных телец. И проверяет меня на наличие… – Я не желаю произносить это слово. Ни при докторе Юнге. Ни при ком-либо другом.

      – Наличие чего, мисс Джойс? – Голос доктора становится мягче, он откидывается назад в своем кресле, так что его живот выпирает из-под жилета, словно воздушный шарик. – Вы забываете о том, что я могу спросить об этом доктора Негели лично. Это очень просто. – Он чихает и снова вытирает нос.

      – Я не собираюсь вам говорить! – Я падаю в кресло, плотно-плотно закутываюсь в пальто и горблюсь. Несомненно, сейчас опять начнутся все эти старые вопросы про меня и баббо и про спальни, в которых мы вместе спали. Но нет. Вместо этого доктор Юнг спрашивает меня, удобно ли мне в частном санатории доктора Брюннера.

      – Там все как здесь. – Я обвожу кабинет рукой – белые стены, отделанные панелями красного дерева, рисунки в восточном стиле, изображения мандалы на каминной полке. – Очень буржуазно, – презрительно добавляю я.

      – Вам здесь нехорошо? Неприятно?

      – Да. Только когда я смотрю в окно… – Я не могу объяснить, как отталкивают меня эта роскошная мягкая мебель, купленная за большие деньги, как пугает толстый бархат портьер и натертый паркет пола – я чувствую себя чужой, незваной гостьей, как все это напоминает мне одну парижскую квартиру, которую мне бы очень хотелось забыть.

      – Мисс Джойс… – Доктор Юнг так громко сморкается, что я слышу отвратительное бурление у него в носу. – Вам двадцать семь лет, и вы никогда не жили в отрыве от своей семьи. Даже здесь, когда вы находитесь в санатории с мадам Бейнс, я не могу полностью отделить вас от отца. Несмотря на мои строгие инструкции, он отказывается покидать Швейцарию. – Он делает паузу и тщательно рассматривает содержимое носового платка, будто там может прятаться баббо. – Почему вы никогда не имели собственного жилья?

      Я смотрю в окно.

      – Раньше я любила представлять себя мисс Стеллой Стейн. Воображала, как она просыпается каждое утро, как надевает свое зеленое бархатное пальто и шляпу с оранжевыми перьями. И никто не диктует ей, что носить и в какое время приходить домой.

      – Продолжайте, – говорит доктор, и его бездонные глаза словно удерживают меня в луче света.

      – Мои подруги ходили в ночные клубы и заводили любовников. Я же ходила ужинать с родителями. И однажды я спросила баббо, можно ли мне переехать. Сказала, что мама меня ненавидит.

      Я закрываю глаза и вызываю в памяти этот день.