Не перебивай мёртвых (сборник). Салават Юзеев

не разделял этого мнения. «Мало ли что в головах у чужеземных царей, – говорил он. – Они там не могут между собой договориться, а мы должны думать о себе. Турецкий султан далеко, а русский царь близко. К тому же в первую очередь мы должны слушаться нашего муфтия, который в Уфе, ведь именно он глава всех российских мусульман. А от него не было никаких указаний насчёт того, чтобы не идти на эту войну и тем более не было призыва поддержать джихад».

      Однако мужчины не вникали во все эти разговоры. Они покинули деревню, совершенно не изменившись в лице, так же, как когда-то их предки покидали становища, чтобы совершить немыслимый конный переход с одного края Азии на другой. Я тогда был уже в возрасте, достаточном для того, чтобы понять событие в его полноте. Помню, что стоял я возле нашей калитки, мимо проходили мужчины, и первым шёл Закария Камали. В его взоре была спокойная правота посвящённого. Он знал, что в любом случае вернётся. Не знал только, где сгниёт его тело, в Сербии или Восточной Пруссии.

      И вот я опять, который уже раз пытаюсь завести речь о Халиле. И потому я оставляю Закарию Камали, который, не изменившись в лице, идёт навстречу своей смерти, и возвращаюсь к нему же, но десятью годами ранее. Придя домой после расправы над Кара-Саидом, Закария Камали решил усыновить младенца, которому помог явиться на свет с помощью своей сабли. У него к тому времени уже было трое детей, но где трое, там четверо, считали в нашей деревне, тем более Закария Камали уже был связан с этим младенцем своей саблей и ещё чем-то, чего по эту сторону существования никто не знает. Ханифа – его жена – без лишних слов приняла в семью мальчика, рождённого с помощью сабли, а потом – до ухода мужа на войну – родила ещё троих. Семь детей в то время считалось не так уж и много, детей рожали словно с запасом, учитывая, что кого-то обязательно унесёт отсюда тёмной страшной водой.

      Итак, я вспоминаю Халила, один глаз его направлен на восток, другой в землю, он сидит, зарыв ноги в землю, и поёт странную песню, а точнее, это даже не песня, а нечто без слов, тягучее, идущее то ли из земли, то ли из детского нутра.

      Со временем выяснилось, что Халил ходит к Чёрному лесу, а точнее на Поляну мёртвых, куда никто из детей ходить не решался.

      А потом, я помню, мне было лет, наверно, семь, и был какой-то праздник, где собралась вся деревня. Люди выходили в центр круга и пели. И вот пришла пора петь Халилу. Ханифа-апа приподняла приёмного сына и поставила на табурет. Мальчик постоял немного, беспомощно озираясь, и запел. Он запел старую, протяжную песню о Чёрном лесе. В его пении было нечто такое, что во сто крат сильнее самой песни. Словно ему подпевали мёртвые из Чёрного леса, но самих мёртвых не было слышно.

      Вся деревня слушала, замерев, его песню.

      Я был ещё мал и не мог постичь всей глубины происходящего. И потому с любопытством озирался. Я заметил, что все жители деревни плачут, плачут, как один. Слёзы текли и по мужским щекам и по женским, по старческим морщинам и молодому румянцу. Кстати, и сам Халил не понимал, что происходит.

      – Мама,