Дыхание. Книга вторая. Ефим Бершадский

или увлёкся проходившей мимо девушкой, мечтая с ней познакомиться. Хорошенькая… Пол-утра сегодня перед зеркалом провела, прихорашивалась. А делала вид, что занята. Нехорошо, так бы и сказала. А запах исчез. Сколько ни внюхиваешься – не слышу его. Может, мало учился? Может… Запахи уклончивы, их не обхватишь, не запрёшь. И не нарисуешь. А жаль, не правда ли? Вкусный запах хлеба, шириной во всю картину. Можно было бы, чтобы краски пахли. Умывался пахнущими красками… Каждое утро бы умывался.

      Когда-то казалось, что так легко набрести на нужную тропинку. Где же она теперь? В каком из тысяч дней потерялась она? Куда свернули мы, на какую из безбрежных тропинок, забывчиво несущихся чередой? Среди подорожников и осок, среди слов и писем… Кто мы? Где мы? Что случилось там, вчера и позавчера, что обещало сегодня и завтра? Когда закончилось оно, наше детство, да и закончилось ли? Где Вы, друзья и вино, и счастливый осенний вечер… Где же Вы?.. Я ищу Вас и не нахожу… Прошлое… Что стало с ним? Когда он пробил, тот час и день, когда люди перестали искать рай, перестали мечтать о нём и создавать его, отвернулись от него и забыли? Сколько столетий минуло с того дня, сколько лет или дней, сколько жизней и памятей? Что стало с ним? Как же так? Где они, наши крылья, крылья человеческого разума, уносящего далеко за границы просторов и дней, парящие над морями и веками, рождающие бездны и царствия в своих снах и яви, творящие мир, не знающий себе равных, рождающие его перед глазами, одним росчерком мысли и безбрежной фантазии? Где они, безумные мечты, не мечтающие осуществиться, безумные желания, рождённые собою и в себе, и подаренные самым близким… Как же можно было забыть об этом? Кто додумался заменить фантазию на обыденность?.. Зачем нам она?

      Уже давно не осталось ни родителей, ни друзей, и подсказать где он, этот рай, уже некому. Можно ещё спросить, подойти к человеку на улице и спросить… Да только поймёт ли меня он? Как объясню я ему простые истины, я, человек, лишённый хорошего воображения и долгой памяти, лишённый даже детей, которых я мог бы создать. Что скажу я ему, о кадрах и царствиях, о воздействии клея № 44 на оболочки мозга, и рисунках Рафаэля… Что я ни скажи – я не смогу донести это. И кто не искал рая – тот меня не поймёт. Кто не повторял сотнями раз “я устал”, не бился головой о деревянные полы, и в странно-болезненном приступе эйфории не задумывался о гармонии человека, тот не поймёт. Может, мой разум и покалечил меня, но я благодарен ему, это достояние, которое стоило жертв. Я не трагический герой, я не пророк и не кумир, я не создаю религию в том смысле, как это принято понимать. Но я мечтаю. Мечтаю о мире, созданным Разумом; мире, посвящённом детям, развивающем их необъятную фантазию, и сложные, но такие желанные способности памяти и мышления. Мире, который говорит на многих языках, рисует и творит, создаёт и мечтает. Мире, поставившем силу человеческой фантазии выше силы реальности, и черпающем их вместе. Мире, выбравшем развитие детей и самих себя. И отказавшемся от всего остального. Так я понимаю рай. И Ирина со мною