Дыхание. Книга вторая. Ефим Бершадский

верховное, оно раскрывает Предрешённое. Вслед за ночами истечёт оно, истончится, безумной станет красота его, жрецы поклонятся ей. Салкинами вскормит она их, Друидами прозовёт, сгустится тишиной. Снова День наступает, званый День. Бродит среди садов Семирамида, одна, облачённая. Мечтами своими украшает их, мечты порождают Новый День. Крылья вырастают у неё. Великое в поэме сказано.

      Третий перевод – мистический. Его происхождение вызывает споры, я отношу его ко времени Алия. Мне он непонятен, как и его соотнесение с текстом. Близок ли он первичному замыслу? Думаю, понимание придёт со временем. Я пойму его по себе. Плития ценит его выше других, но Плития мнима. Мистическое притягивает её взгляд, я вижу. Мнимые числа увлекли её. Она отходит, увлекаясь ряженым. Рыжее же оставляет её. Как? Не знаю. Возможно, через поры. Многое просачивается через поры. Мы покрыты ими. Помазав себя, этого возможно избежать. Это явление упомянуто в Каме. Оно известно Древним, зовётся мановением. Загадками окружено оно, символ его – виноградная лоза. Мановение имеет сроки, призванные им. Древние прозывали его безрассудством и неотступно предавались ему. Это великий обряд, утерянный нами. В Каме ему посвящено лишь несколько слов. Они обращены к современникам и их смысл утрачен. “Лаза, лая-валая. Экна, опиура, павилла. Э сурр”. Это мантра. Плития полагает её началом мистического песнопения, я сомневаюсь. Думаю, это призыв. Длительные занятия переводами помогут мне. Я совершенно спокойна. Решение приму завтра. Завтра – Новый День.

      Антракт

      Дорожка, бежавшая по лугу, зарастала. Солнце лило свой свет, проливали воды тучи. Ветер и опылители разносили крошечные семена, они попадали в почву и начинали прорастать. Когда-то по ней бродили дети, потом позабыли о ней, а время не забыло. Порой её пересекали чёрные муравьи, знатоки биссектрис и равновесия, они искали тлей, обнаруживая их по запаху. Перелетали и чёрные рогатые жуки с широкими крыльями и жутким жужжанием, любители ночного холода и простора. Мимо тропинки проходили звери, пробирались кроты и ежи, гнездились поблизости и жаворонки. Сложилось так, что дети стали играть на лугу, далеко-далеко, и тропинка стала зарастать сорняками. Появились полевые злаки: тимофеевка, ёжа, мятлик; расцветали и угасали незабудки поблизости, долго держался клевер и лопухи, проходили изредка взрослые, собирая букеты или грудной сбор. Те, кто знал о ней, запропастились, воспоминания не навещали их, а если и навещали, то вдалеке отсюда, и поискать её было некому. Ужам она казалась ненужной, они проползали мимо, не придавая ей значения, и её направление и положение не вызывало у них ассоциаций. И вышло так, что искать её стало некому. Было столько всего, столько забот, радостей, тревог и треволнений – как сравнится с ними скучное тропиночное искание? Если и оставались свои признаки, помощники и ориентиры, то и они могли быть понятны лишь немногим, проведшим своё детство среди лугов, но и они углубились в своё… Рядом с тропинкой,