Богомолье. Повести и рассказы. Иван Шмелев

она осматривала почерневшие стены с вылезавшей паклей и повешенные работы.

      Увидала цветочницу, маленькую Люческу… Спросила:

      – А кто эта? Какая миленькая девушка.

      Вспыхнул Илья под ее взглядом. Сказал смущенно:

      – Так… цветы продавала у собора…

      Посмеялся барин:

      – Тихоня, а… тоже!

      Толкнуло Илью в сердце. Не помня себя, рванул он холстик и подал ей:

      – Нравится вам… возьмите, барыня.

      В первый раз назвал ее так; потом, когда вспоминал все это, краснел-думал: не для нее это слово, для нее – обида.

      Она посмотрела, будто залила светом:

      – Оставьте у себя. Мне не надо.

      Все краски и все листы пересмотрела она. Увидала мученика, прекрасного юношу Себастиана в стрелах, – смотрела, будто молилась. И Илья молился – пресветлому открывшемуся в ней лику. Говорила она – пение слышал он. Обращала к нему глаза – сладостная мука томила душу Ильи.

      Ушла она, и осталась мука сильнее смерти. Упал Илья на колючий войлок, жесткое свое ложе, сдавил зубы и облился слезами. Говорил в стонах:

      – Господи… на великую муку послано мне испытание! Знаю, не увижу покоя. И нет у меня жизни…

      Так пролежал до вечера в сладкой муке. А к вечеру пришли от двора двое – Лукавый и казачок Спирька Быстрый – и принесли деревянную кровать на кривых ножках, два стула, тюфяк из морской травы и пузатую этажерку. Сказал Спирька:

      – Так, Илья Терентьич, сама барыня приказала.

      А Лукавый Лука прибавил:

      – У него, говорит, не комната, а конура собачья! Плывет тебе счастье, Илья. Маслена коту настала. До мяконькова добрался. Поженишься – гляди, и подушку вылежишь с одеялом.

      Потрогали пальцами картинки, посмеялись над барином:

      – Псалтырем ты его зач итал, Илья, – образами накроешь.

      Не сказал им Илья ни одного слова. Остался стоять, закрыл руками лицо, повторял мыслями:

      «Сама… барыня… приказала…»

      Смотрел в темноту ночи – и видел ее, светлую госпожу свою. Менялось ее лицо, и смотрела из темноты великомученица, прекрасная Анастасия.

      И она менялась, и светились несбыточные глаза – два солнца. В сладкой радости-муке упал Илья на колени, припал губами к старому полу, где она стояла, и целовал доски. Всю ночь метался Илья по своей каморке, выходил на крыльцо, слушал, как стрекочут кругом кузнечики в деревьях, как оставшиеся за морем цикады. Спрашивал темноту-тоску:

      – Что же?!

      Стало светать. Взглянул Илья на присланную кровать – не лег. Жутко было ложиться на посланное ею, будто совершишь святотатство. Лег на войлок и заснул крепко. Проснулся – только-только подымалось за прудами солнце. Пошел на плотину, прошел дальше, к Проточку. Пошел дальше, по монастырской дороге. Лесом шел – пел. Охватывала его радостно тишь лесная. Отозвалось в светлом утре, в чвоканье и посвисте красногузых дятлов и в гулком эхе разгульное. И запел Илья гулевую-лесовую песню:

      …………………………………………

      Одну-ю и вьюжина не берет!

      Вьюжина да метелюга не метет!

      Радость