Поле Жильцовых. Есть ли будущее у северной деревни?. Анатолий Константинович Ехалов

изопревших копешек осоки.

      Каждое утро Михаил Григорьевич просыпался с тревожным чувством. Бывало, и среди глубокой ночи ощущение неотвратимой беды поднимало его с постели, и старушка-хозяйка, у которой он временно квартировал, слыша, как скрипят половицы от тяжелых шагов нового председателя, слезала с печи, зажигала керосиновую лампу и начинала щепать лучину. Она уж знала, что Григорьичу все равно не уснуть и он будет маяться до утра, мерить избу от переднего угла до порога, потому самое лучшее лекарство для человека в таком состоянии – послушать шумок закипающего самовара, посидеть за чайком да поговорить о чем угодно, только бы отвлечься от тяжелых мыслей.

      Сегодня опять чуть свет Лобытов отправился на Погореловскую ферму. Доярки уже привыкли к тому, что председатель начинает свой рабочий день спозаранку и обязательно заходит к ним. Встретили у ворот.

      – Беда, Михаил Григорьич. Моя Звездка не встает.

      – И у меня две…

      – Остальные-то едва на ногах держатся.

      – Кабы падеж не начался. Ой, горе-то какое!

      Лобытов принял керосиновый фонарь, нагнулся, чтобы не удариться о притолоку, ступил во двор и, осторожно ступая по натоптышам затверделого навоза, пошел по проходу меж стойлами. Тягостно было видеть грязные впалые коровьи бока, нечищеные, наросшие за зиму от навоза на полметра полы, слушать голодное, просящее мычание животных.

      – Вот она, Звездка-то, – забегая вперед, показала доярка.

      Корова через силу подняла голову на свет фонаря. Женщины сгрудились позади председателя, охали и вздыхали, какая-то не сдержалась, завсхлипывала и побежала к выходу.

      Лобытов, еще не зная, что предпринять, от бессилия и растерянности хотел попенять дояркам на то, что они так и не выполнили его распоряжение: и коров не почистили, и стойла, не говоря уж о проходе, но сдержался, понимая, что это будет не ко времени и не к месту. Он поднял фонарь над головой, посмотрел вверх. Тусклый отблеск высветил пыльные, увитые провисью паутины и сенной трухи балки.

      – Поднимать надо коровушек, верно, – уловила взгляд председателя одна из доярок. – На веревках держать.

      – На веревках, девки, худо, – отозвалась другая. – Изотрем коров до крови, чего они – кожа да кости.

      Лобытов опустил фонарь, спросил:

      – Бригадир еще не заходил?

      – Да, кажись, приболел он. Вчера сказывал – всего ломает. А не то был бы уж тут как тут.

      – Ну-ка кто-нибудь сбегайте за ним. Если на ногах, пусть придет.

      Лобытов отдал дояркам фонарь, пошел на улицу. В воротах, забитых мерзлым навозом, забыл пригнуться, больно ударился о притолоку. «В конец захламили двор, – ругнулся про себя, потирая ушибленный лоб. – Утонули в навозе, а на поля ни груды не вывезено. Ручьи потекут – поздно будет. Надо не тянуть, за вывозку браться».

      Бригадир Ворухин не заставил себя долго ждать.

      – Как самочувствие, Иван Дмитриевич? – участливо спросил Лобытов.

      – Да