Холодная комната. Григорий Александрович Шепелев

порой ходит женщина в голубом, и ближайшей ночью после того, как она приходит, кто-нибудь умирает– либо в одной Кабановке, либо в другой, либо в Кабаново, либо где-то ещё поблизости.

      – Что же это за тётка?– спросила Машка – язык Маринки, ясное дело, одеревенел.

      – Да смерть это, смерть, – ответила тетя Ира, взволнованно поглядев на иконы, чего за нею никогда раньше не наблюдалось – иконы принадлежали ее недавно умершей матери, а сама она сильно набожной не была, – смерть ходит советоваться с чертями, кого из здешних пора забрать.

      Через час все спали: Маринка– на высоченной мягкой кровати прошлого века, Машка– на печке, а тётя Ира– в соседней комнате, на диване. Глубокой ночью Маринку вдруг разбудил далёкий жалобный крик: « Маринка! Маринка!»

      Маринка вздрогнула и открыла глаза. Её сердце дико заколотилось. Петька! Петька зовёт на помощь! А вдруг послышалось! Масляная лампадка перед иконами не горела. Шторы были опущены. Полминуты Маринка не шевелилась и не дышала. Мёртвая тишина лежала у неё на груди каменной плитой. Простыня под нею пропитывалась холодным потом. Если бы Петька вновь заорал, она бы вскочила, она бы бросилась на подмогу! Но он молчал. И молчало всё – от ходиков до кустов возле калитки, что всегда шелестели даже от слабого, мимолётного дуновения ветерка. Старательно вспомнив, какая смелая была Анжелика, Маринка выбралась из-под одеяла, спрыгнула на пол, и, натянув штаны, вышла в сени. В соседней комнате, где спала тётя Ира, против обыкновения, не было слышно храпа. Это удвоило осторожность Маринки. Не рискнув зажечь свет, она ощупью отыскала свои галоши, обулась, надела куртку, и, тихо сдвинув засов наружной двери, покинула дом.

      Небо было сплошь затянуто тучами. Дождь едва-едва моросил. Деревня блестела под фонарями так, как будто она не водой облита была, а ртутью. Ни единой живой души на улице не было. Даже полугодовалый щенок Сморчок, бесхозный любимец всего села– тот самый, которому Машка лечила лапу, который каким-то образом умудрялся быть всегда и везде, особенно там, где он не был нужен, и получал пинки, даже он забился куда-то и не подавал голоса. Между тем, Сморчок Маринке сейчас пригодился бы. Она позвала негромко:

      – Сморчок, Сморчок!

      Пёс не отозвался, не выбежал, и Маринка одна зашагала вверх по деревне, к спуску в овраг с ручьём. Свернув на тот спуск, она пожалела, что не надела высокие сапоги– грязь при каждом шаге сдёргивала галоши с ног. Хоть под гору шла Маринка, а до ручья нескоро дошла.

      Споласкивая галоши, она смотрела на Верхнюю Кабановку, вырванную из мрака трепетной синью двух фонарей. Бугор, на котором съёжилась деревушка, напоминал громадную черепаху. Вот-вот, казалось, чудовище шевельнётся, двинется, поползёт, сокрушая всё на своём пути, и она, Маринка, от ужаса не успеет посторониться! С трудом прогнав опять подступивший страх, Маринка умылась, стиснула челюсти и отправилась выручать несчастного Петьку. Из глубины оврага за Кабановкой донёсся вдруг крик совы. Донёсся – и оборвался. Крутой подъём к деревушке имел широкую травяную обочину,и по ней Маринка быстро дошла до чёртова дома. Окна его, как обычно, были темны. Из зарослей лопухов