Судный день. Александр Ольбик

неделю назад не вписался в посадочную полосу Иркутского аэропорта и сгорел почти со всеми пассажирами.

      Полет начался довольно успешно: и вовремя вылетели, и набор высоты прошел спокойно, и Урал с его непогодой уже остался позади, но после Новосибирска начались странности. Бортпроводница, до этого момента безукоризненно собранная и улыбчивая, вдруг стала часто бегать в кабину пилотов, и Штольнев в какой-то момент отметил, что ее ухоженное лицо стало меняться. По ее тревожному взгляду, вдруг побледневшим щекам стало заметно, что девушка чем-то взволнована. Затем он увидел, как она переговаривается с другой стюардессой и что-то той втолковывает, тревожно поглядывая в сторону салона.

      И вот наступил момент, которого Штольнев боялся, хотя каким-то необъяснимым образом чувствовал, что все к этому придет. Прозвучала команда пристегнуть ремни безопасности и сохранять спокойствие. Это произошло где-то над Минусинском. Штольнев пристегнулся и мысленно стал прощаться со всеми, кто ему дорог…

      Он смотрел в иллюминатор, но там кроме мрачной глубины облаков ничего не было видно. Слух его обострился до такой степени, что он расслышал, как где-то в передних рядах женский голос утешал кого-то, скорее всего ребенка: «Котик, не бойся, поцелуй крестик и боженька нам поможет…»

      Потом раздался детский плач, какой-то мужчина попросил таблетку валидола, бортпроводница снова скрылась в кабине самолета, а когда вышла, все отметили ее мертвенную бледность. Однако выучка девушку не выдала: спокойным, размеренным, без малейшей накладки голосом она произнесла: «Уважаемые пассажиры, по техническим причинам посадка самолета задерживается. Прошу вас сохранять спокойствие и оставаться на местах с пристегнутыми ремнями. Быть может, кто-то желает минеральную воду?» Чей-то не очень трезвый голос ответствовал ей: «Тащи лучше, дочка, сюда водяру, и как можно больше…» Этот зычный голос неожиданно разрядил несносную, словно притаившуюся, тишину, грозящую панической бурей. Самолет начал делать круги, и Штольнев понял: лайнер сжигает топливо, а это значит, что намечается аварийная посадка. Он вдруг вспомнил слова редактора о невозможности сразу двух ЧП на одной и той же посадочной полосе, и начал считать круги, ориентируясь по двум дымящимся внизу заводским трубам и по синей ленте Ангары. Один виток… второй… третий… Монотонное, не сулящее ничего определенного кружение.

      Но что примечательно – по мере того как самолет выжигал топливо, кружась, над Иркутском, лица у проводниц светлели, они всё увереннее откликались на просьбы людей и уже вовсю улыбались. И это были не вымученные улыбки. А та стюардесса, которая объявила о задержке посадки, в закутке возле пилотской кабины уже подкрашивала губы у небольшого зеркальца. «Значит, она готовится к встрече, значит будем жить…» – подумал Штольнев, ощутив прилив надежды. И когда завершился семнадцатый круг, самолет выровнял курс и пошел на посадку.

      Штольнев отвернулся от иллюминатора, зажал руки между колен, подался вперед и, закрыв глаза, молча начал читать «Отче наш».