Завтра будет вчера. Ульяна Павловна Соболева

Нари, ты ж писала? Почему стёрла?»

      Решила не отвечать, сосредоточившись на монотонном звуке голоса лектора, не глядя в сторону периодически ярко загоравшегося экрана телефона.

      Не знаю, что за игру он вёл, но она начинала уже злить. Вот эта его непринужденность в общении. Она манила и в то же время приводила в недоумение, перетекавшее в ярость. Так будто не было этих нескольких лет разлуки. Вот только мы оба изменились за это время. И я пока понятия не имею, каким он стал теперь. А он всё ещё уверен в том, что знает меня. И это тоже начинало злить. Потому что он ошибался. Потому что я уже давно не тот наивный подросток, какой он меня помнил. По крайней мере, мне очень хотелось верить в это.

      Схватила телефон и, спрятав под партой, открыла уведомления.

      «А мне кажется, я знаю, что ты там стерла. Ты же хотела написать, что знаешь, да?»

      «Дааа, мышка, твое молчание слишком красноречиво. Как там говорят? Молчание – знак согласия?»

      «Итак, я пишу, а ты молчишь, договорились?»

      Не выдержала, чувствуя, как начинает трясти от злости.

      «Капралов, у меня учёба. Успокойся и готовься быть в аэропорту вовремя.»

      Написала и отключила телефон. Засунула его дрожащими руками в сумку. Боже, почему я продолжаю реагировать так на него? Ведь ничего же не написал такого, а у меня внутри всё сжалось. И перед глазами воспоминаниями, как он целует, прижимая к себе, иногда отстраняясь и тут же притягивая со смешком обратно.

      Мы спрятались от летнего дождя на самой дальней веранде в детском саду, он улыбается так радостно, так широко, что сердце замирает от его улыбки, капли дождя стекают с мокрых волос на щёки, на подбородок, и я интуитивно поднимаюсь на цыпочки, губами собираю их и тут же отстраняюсь, придя в ужас от собственной смелости. Но он не позволяет, привлекает к себе, пристально глядя в глаза, а я распадаюсь на такие же капли воды от этого его потемневшего взгляда. От той бури, что кружит в нём, темной и беспощадной. Шаг назад, потому что чувствую, как меня утягивает в эту бурю, и самое страшное – я не боюсь. Я хочу в неё, как заворожённая. Хочу потеряться в ней, раствориться в ней дождём.

      «– Моя мышка. Не пущу, – уверенным шепотом, чтобы тут же впиться поцелуем, разбить любые сомнения на жалкие осколки, – скажи, Нари.

      – Твоя мышка, – отвечая на поцелуй, зарываясь пальцами в его влажные волосы, – не отпускай.

      – Никогда, – спускается языком по шее, пуская мириады мурашек по коже, заставляя выгибаться навстречу его губам, – не отдам никому.

      Отстраняется, и я готова закричать от той боли, что взрывается в теле из-за возникшего расстояния.

      – Понимаешь, Нари? – смотрит серьезно в глаза, удерживая за подбородок пальцами, а я смеюсь.

      – Глупый. Нет никого. И не будет никогда. Только ты.

      Мне смешно и странно, что у него могут возникать такие мысли, потому что я слишком принадлежу ему. Ему больше, чем себе. Неужели он этого не видит сейчас?

      Тянусь к его губам, и он снова набрасывается на мой рот, сжимает в объятиях, вынуждая взвиваться от острого наслаждения.»

      Очнулась