Голограмма. Повесть. Федор Метлицкий

с острым носом и хитрым взглядом он встретил меня добродушно, под чем был привычный холодок угрозы.

      – Такие дела. Нас все пытаются выгнать из страны. Политическое обострение. Любое ЧП им на руку. Там, – метнул взглядом наверх, – хотели бы поручить вам присматривать за коллективом, чтобы не навлечь бед. Вы согласны?

      Я был ошарашен, таких предложений мне еще никто не делал.

      – Согласен, – с готовностью сказал я. Остроносый посмотрел на меня и отодвинул придвинутую было папку с листками бумаги.

      – Хорошо, будем встречаться ежемесячно.

      – Есть! – сказал я. – Можно идти?

      – Идите, – озадаченно сказал он.

      Каждую неделю он вызывал меня.

      – Ну, как?

      – Все в порядке. Намерений бежать нет.

      Это было действительно так. Все работали, а в свободное время дружно пили. Постоянные выпивки говорили о нормальности коллектива. Через несколько недель меня перестали вызывать. Наверно, нашли другого. Кого? – думал я, вглядываясь в честные лица сотрудников.

***

      Мне всего один раз удалось выехать в отпуск на родину. После проводов с тепловатыми тостами тех, с кем не прижился, занятых собой и скрытных, – коллектив был каплей нашей большой общности в увеличительном стекле, я, наконец, увидел под серебристым крылом самолета однообразно-темную, серого цвета северную землю родины.

      В аэропорту встретила моя жена, дочка осталась дома, болела.

      Родина оказалась сумрачной, деревья какие-то небольшие. Суровая простота построек доморощенной технологии. Суровость в продмагах, нехватки масла, в овощных отделах – картошка немытая, но есть мандарины, гранаты, яблоки. Купленное пихают в «одни» руки. И знаменитая ругань уставших, раздраженных очередей.

      Дома – радость встречи с дочкой, прильнувшей ко мне после долгой разлуки, и куча родственников и друзей.

      В телевизоре танцы и пляски «Эх, разгуляемся!», патриотические боевики, фронтовые песни… Но ощущение, что смотреть нечего. По радио бодрые дикторы перечисляют фамилии выбранных в высокий президиум. По всей стране идет социалистическое соревнование, коллективы берут обязательств «отработать дополнительно полтора дня». Особенно меня проняла клятва: «Собралась бригада, решили: два месяца работаем на сэкономленном топливе».

      Вышел на улицу. Сумрак, грязь, слякоть… Народ одет в темное, в какую-то взлохмаченную кошатину.

      Неужели я так отвык от родины, что принял ее за чужую страну? Что у народа на уме? Что вырабатывает завистливую недоброжелательность к окружившим врагам, и отзывчивость широкой русской души?

      Здесь, на родине, жить гораздо теснее, потому что система держится на старинных обычаях подчинения некоему Молоху, и эту удобную большинству веру невозможно искоренить никаким насилием.

      Обычно революция возникает благодаря негодованию, нетерпению народа. Вождь восставших побеждает и захватывает