Тени исчезают в полдень. Анатолий Степанович Иванов

Проваливай ты…

      Однако Клашка поставила таз с бельем на землю и сама опустилась на траву.

      – Эт-то еще что? – удивленно спросил Фрол, снова поднимаясь.

      – А ты сядь, – попросила тихонько Клашка. – Поговорить хочу с тобой.

      – Вот как? Не время вроде. И не место. – В голосе Курганова была насмешка.

      – Это-то верно, – согласилась Никулина. – Да ведь что время! К тебе ни днем, ни ночью не подступишься. Одичал, что ли, с конями ты?

      Курганов усмехнулся в темноту.

      – В контору вызвала бы для разговоров. Ты имеешь право.

      – Да ведь не придешь.

      – Не приду, – вздохнул Курганов.

      – Вот-вот… А почему?

      – Слушай! – повысил голос Фрол. – Какого тебе черта от меня надо? О сегодняшнем… за эту стычку с председателем, что ли, прорабатывать пришла? Как колхозная активистка? Как член правления?

      – Зачем? – негромко произнесла женщина. – Не эту стычку. И не как член правления…

      – Ну уж… знаем! Давай совести!!

      – Ничего ты, Фрол Петрович, не знаешь, – еще тише, с печалью в голосе проговорила Клавдия.

      Курганов долгим взглядом посмотрел на Никулину, точно хотел в темноте разглядеть выражение ее лица.

      В одном из бараков уже давно, кажется – с тех пор, как подошла к озерку Клавдия, играли на гитаре. Оттуда доносились озорные частушки, прерываемые взрывами смеха. Фрол прислушался невольно, как выговаривает под гитару лукавый девичий голосок, сообщает:

      …А милый пристает опять:

      – Можно ль вас поцеловать? —

      Я сказала: – При луне

      Целоваться стыдно мне…

      И тотчас взмыл сердитый мужской бас:

      А месяц ходит по небу —

      В тучу скрылся хоть бы,

      Этот месяц взять бы

      Снять да расколоть бы…

      Фрол до конца прослушал частушечников, до самого того места, когда наконец парень и девушка поцеловались во время свадьбы при всем честном народе, и сел. Несколько минут они молча слушали, как веселится молодежь. Озеро снова было гладким, квадраты и треугольники лежали на нем спокойно.

      – Я вот, Фрол, все гляжу на тебя и думаю: с чего ты такой? – подала наконец голос Клавдия. – Сколь я тебя помню, ты все угрюмый, нелюдимый. И злой.

      – Ишь ты какая приметливая, – в голосе Фрола засквозил прежний холодок.

      Клавдия уловила его.

      – А ты, Фрол, не сердись. Ведь, сдается мне, сам на себя сердишься.

      – Слушай, уйди-ка ты, а?

      Но Фрол это произнес уже не гневно, как первый раз, а просящим, уговаривающим тоном.

      – Да я могу и уйти. Только… Ты вот говоришь: «Давай совести за сегодняшнее». Но ведь тебе и без меня совестно. Перед самим собой. А?

      Фрол, огромный, неуклюжий, пошевелился и чуть отодвинулся от Клашки. Помолчал и сказал неожиданно:

      – Слышишь, живет?

      – Кто живет? – не поняла Никулина.

      – Озеро. А так вроде мертвое.

      Клашка прислушалась и тоже уловила еле внятное всплескивание невидимых в темноте маленьких волн. И вдруг ей стало понятно,