Последняя почка Наполеона. Григорий Александрович Шепелев

пожаловалась охрипшим голосом Гюльчихра. – Сказал, три заказа на одной ветке. Угу! Один – в Строгино, другой – в Митино, третий – в Химках! Ты представляешь? Тебе оставить кусочек?

      – Нет, не хочу. Ты зря решила вернуться.

      – Заказов нет?

      – Наоборот, много. Но все хорошие разобрали. Я взяла Фрунзенскую. Остались одни окраины.

      – Если так, поеду домой. Завтра отчитаюсь.

      Они спустились в метро. Гюльчихра снимала квартиру в Солнцево, так что было им по пути. В вагоне пришлось стоять.

      – До кольца поедем? – спросила у своей спутницы Гюльчихра, стискивая поручень.

      – Нафига? Лучше до Крестьянской заставы. Там перескочим на Пролетарку. Быстрее будет.

      Несколько болельщиков "Спартака", рассевшихся на скамейке, галдели и пили пиво. Прочие пассажиры косились на них опасливо. Гюльчихра начала рассказывать про свою последнюю смену:

      – К бомжу на улице кто-то вызвал. Упал, ударился, сломал нос. Лежит, вся морда в крови. В машину его затаскиваем, а он кусается, сволочь! Руку мне прокусил. Оставить нельзя, замерзнет. Пришлось ему дать спирту глотнуть, чтоб он успокоился.

      – Твою мать! – воскликнула Таня. – Когда тебе надоест бомжей собирать по улицам? У тебя ведь красный диплом и родственники с деньгами! Шла бы в аспирантуру.

      – Я на панель скорее пойду. Или в тубдиспансер.

      Таня от удивления изогнула бровь.

      – Это как понять?

      – Какая аспирантура? – вдруг перешла чеченка на крик. – И какие родственники? Я с русским парнем жила! Да если б они и были, родственники, – я сдулась! Я не смогу нормально взять эту планку. Меня уже от всего тошнит. Кого я буду лечить? Я всех ненавижу! Бомжей – чуть меньше чем остальных!

      – Тогда ты права.

      Голос Гюльчихры привлек к ней внимание молодых болельщиков, и те стали кричать ей что-то. Она слегка побледнела. Таня воскликнула, сжав ей руку:

      – Заткнитесь, вы! Она – врач!

      – Тем более, пускай валит к себе в аул! – раздался ответ. – Там скоро врачи понадобятся.

      Красивый рот Гюльчихры болезненно искривился. Сжав кулаки, она устремилась к красным шарфам. Танечка с трудом ее удержала. Однако, парни притихли. Внезапный дьявольский блеск в глазах медработницы и ее движения впечатлили их. Молча Таня и Гюльчихра доехали до Крестьянской заставы. И молча сделали пересадку, потом – еще одну. Когда поезд подъезжал к Фрунзенской, Гюльчихра сказала:

      – Спасибо, Танька. Ты меня очень выручила.

      – Да брось ты.

      Поезд остановился, и Таня вышла. Фрунзенская не нравилась ей – ни станция с ее полутемным залом и белым бюстиком, очень смахивающим на надгробный памятник, ни район – облезлые сталинские громадины, разделенные переулочками, идущими под уклон. Они как-то сдавливали сознание, будто сон, в котором надо спасаться, а ты не можешь – ноги уже подчиняются не тебе, а тому, кто гонится за тобой. Перейдя проспект по гулкому подземелью, Танечка зашагала ко Второй Фрунзенской. Ей казалось, холод струится прямо из фонарей – пронизывающий,