Интервью для Мери Сью. Раздразнить дракона. Надежда Николаевна Мамаева

все получалось. Даже поступить в институт без блата. Хотя максимум, что светило девчонке из неблагополучной семьи – это ПТУ.

      Попыталась сесть, чтобы отдышаться.

      Шелест. Шелест вокруг при каждом движении, дуновении ветра, даже вдохе. Жужжание. Недалеко фыркнула лошадь, ей вторило ржание второй. Бряцанье железа о железо. Упряжь? И тихий стон.

      А потом до меня, сквозь запах тины и молодой, свежесорванной травы донесся он – с привкусом железа на языке, тошнотворно сладкий, едва уловимый вначале, но все больше забивавшийся в ноздри… Так пахнет страх. Тот, что сродни почти животной всепоглощающей панике. Он-то и заставил меня вновь видеть.

      Как оказалось, глаза мои все это время были открыты. Просто в какой-то момент мгла начала принимать очертания, истончаться, прорезаясь светом. Я моргнула. Потом еще и еще. Каждый раз, когда веки поднимались, картинка становилась все четче, ярче. А до меня начало с запозданием доходить: не бывает в апреле стрекоз. И рогоз, что по ошибке обыватель зовет камышом, не зеленеет весной так отчаянно, как и кроны деревьев невдалеке.

      Я осторожно вытянула шею в попытке разглядеть за колышущимися коричневыми свечками, что уже вот-вот начнут сыпаться пухом, где я. Лучше бы я этого не делала.

      Меня выкинуло на берег. Вернее, в илистое камышово-остролистное мелководье. Шуршащие невысокие заросли жестких кожистых листьев, витающий над водой полуденный зной, а за ним, на берегу, жуткая в своей статичности картина.

      Несколько повозок с впряженными в них лошадьми стояли у берега. Добротно сколоченные борта, деревянные же колеса, оглобли, тюки, громоздившиеся на телегах. И все залито кровью. Лошади нервно стригли ушами, нет-нет, да раздавалось ржание. Оно казалось оттого вдвойне страшней, что это были единственные живые звуки среди трех дюжин трупов. Вокруг, да и на самом обозе лежали люди. Некоторые – в броне, иные – в домотканой одежде. Но и те, и другие – утыканные стрелами или зарубленные.

      Я ущипнула себя. Потом отчаянно замотала головой, искренне надеясь, что увиденное – бред. Я просто здорово приложилась о ствол, или это галлюцинации от недостатка кислорода. Но видение не исчезало. Вместо этого послышался стон, едва слышимый, но вымораживающий изнутри. Так мог звать в мучительном бреду, граничащем с агонией, только тот, кто отчаянно хотел жить. Так же сильно, как и я совсем недавно.

      Инстинкт кричал, что надо бежать как можно быстрее. Неважно куда. Главное, чтобы подальше отсюда. Тело еще помнило те ощущения, когда тебя словно всю выворачивает наизнанку от осознания того, что все это – твой конец.

      Но та часть меня, которая еще могла мыслить, чувствовать, которая и делает человека – человеком, заставила буквально выползти из прибрежных зарослей. На четвереньках, раздвигая головой камыши и остролист, царапая кожу жесткими краями осота, я волочила за собой неподъемный рюкзак. Едва руки почувствовали под собой дерн вместо ила, встряхнулась, точно мокрый пес. Потом стянула с плеча лямку рюкзачка, некогда миниатюрного и симпатичного,