Колымские рассказы. Стихотворения (сборник). Варлам Шаламов

смену мучительно вспоминать и сейчас. Здесь, в этой нерешительной толкотне у приоткрытых дверей, откуда ползет ледяной пар, сказывается человеческий характер. Один, пересилив дрожь, шагал прямо в темноту, другой торопливо досасывал неизвестно откуда взявшийся окурок махорочной цигарки, где и махорки-то не было ни запаха, ни следа; третий заслонял лицо от холодного ветра; четвертый стоял над печкой, держа рукавицы и набирая в них тепло.

      Последних выталкивал из барака дневальный. Так поступали везде, в каждой бригаде, с самыми слабыми.

      Меня в этой бригаде еще не выталкивали. Здесь были люди и слабее меня, и это вносило какое-то успокоение, нечаянную радость какую-то. Здесь я пока еще был человеком. Толчки и кулаки дневального остались в той «золотой» бригаде, откуда меня перевели к Шмелеву.

      Бригада стояла в бараке у двери, готовая к выходу. Шмелев подошел ко мне.

      – Останешься дома, – прохрипел он.

      – На утро перевели, что ли? – недоверчиво сказал я.

      Из смены в смену переводили всегда навстречу часовой стрелке, чтоб рабочий день не терялся, и заключенный не мог получить несколько лишних часов отдыха. Эту механику я знал.

      – Нет, тебя Романов вызывает.

      – Романов? Кто такой Романов?

      – Ишь, гад, Романова не знает, – вмешался дневальный.

      – Уполномоченный, понял? Не доходя конторы живет. Придешь в восемь часов.

      – В восемь часов!

      Чувство величайшего облегчения охватило меня. Если уполномоченный меня продержит до двенадцати, до ночного обеда и больше, я имею право совсем не ходить сегодня на работу. Сразу тело почувствовало усталость. Но это была радостная усталость, заныли мускулы.

      Я развязал подпояску, расстегнул бушлат и сел около печки. Сразу стало тепло, и зашевелились вши под гимнастеркой. Обкусанными ногтями я почесал шею, грудь. И задремал.

      – Пора, пора, – тряс меня за плечо дневальный. – Иди – покурить принеси, не забудь.

      Я постучал в дверь дома, где жил уполномоченный. Загремели щеколды, замки, множество щеколд и замков, и кто-то невидимый крикнул из-за двери:

      – Ты кто?

      – Заключенный Андреев по вызову.

      Раздался грохот щеколд, звон замков – и все замолкло.

      Холод забирался под бушлат, ноги стыли. Я стал колотить буркой о бурку – носили мы не валенки, а стеганые, шитые из старых брюк и телогреек ватные бурки.

      Снова загремели щеколды, и двойная дверь открылась, пропуская свет, тепло и музыку.

      Я вошел. Дверь из передней в столовую была не закрыта – там играл радиоприемник.

      Уполномоченный Романов стоял передо мной. Вернее, я стоял перед ним, а он, низенький, полный, пахнущий духами, подвижный, вертелся вокруг меня, разглядывая мою фигуру черненькими быстрыми глазами.

      Запах заключенного дошел до его ноздрей, и он вытащил белоснежный носовой платок и встряхнул его. Волны музыки, тепла, одеколона охватили меня. Главное – тепла. Голландская печка была раскалена.

      – Вот и познакомились, – восторженно