Ричард Длинные Руки – герцог. Гай Юлий Орловский

непонимающе, чего это утро прибежало так рано. Воздух уже резкий, свежий, с привкусом спелых ягод и оливкового масла. Поежиться и даже почесать нос не получится: правое плечо прижато головой спящей Боудеррии, рукой воительница цепко ухватила меня поперек туловища, а еще и ногой придавила, угнетательница.

      Я долго и старательно отвоевывал свободу, выползая из-под нее, как червячок из-под камешка. Спит богатырски, молодец, точно не политик, хотя завтрашний день вообще-то уже настал.

      Оставив ее похрапывать под защитой могучей оливы и опустившихся до самой земли роскошных ветвей, осторожно раздвинул стены этого зеленого шатра.

      Аромат созревших ягод стал сильнее и более дразнящим. В трех шагах на покрытом крупными каплями росы камне скрючился нахохлившийся и наверняка озябший за ночь Торкилстон.

      Я замедлил шаг и тихонько кашлянул. Он вздрогнул, ухватился за меч и резко повернул голову.

      – Доброе утро, – сказал я бодро. – Как бдилось?

      Он молча взглянул не то с осуждением, не то с завистью. Зато Ордоньес, что разводит костер ближе к ручью, улыбается во весь рот, глаза довольные, словно это сам вот так, и не объяснишь, что такое у меня редко, да и то больше по политически мотивированным… э… мотивам.

      – А вы свеженький, ваша светлость, – заметил он с некоторым изумлением. – Неужто в самом деле спали?

      – В самом, – подтвердил я. – Вчера так набегались, сам знаешь, что ну прямо как брат и сестра, обнялись и заснули.

      – Она еще спит?

      – Да, – подтвердил я. – Ухайдакалась больше нас.

      – Поздравляю, – воскликнул он. – Я думал, такого огра ничем не ухайдакать!.. Ладно-ладно, я тут кое-что из вчерашнего разогрел…

      Я отмахнулся.

      – В такой день и вчерашнее? Оставь лесным зверушкам.

      – Да в походе ж не перебирают…

      – А у нас праздник, – ответил я бодро.

      Он запнулся и смотрел, как я творю сочные бифштексы, копчености, тушеное, печеное и запеченное, вырезку, стейк, карбонад, ветчину, буженину, корейку, кровяные колбаски, крабовое мясо, икру, бекон, а потом перешел на всякие десертности…

      – Ваша светлость, – взмолился он, – хватит! Я слюной захлебнусь. Верю, что у вас ночью силы не убыло, у вас все не как у людёв… Нас же здесь всего восьмеро, считая и побежденных.

      – Проигравших, – мягко поправил я.

      – Так мягко?

      Я кивнул.

      – Все кончилось, Ордоньес. Сейчас даже проигравших нет.

      – А что, им просто не та карта легла?

      – Именно. Все недоразумения забыты, понял?

      Он сказал с широкой улыбкой:

      – Вообще-то мне всегда нравилось после драки потом вместе посидеть в таверне…

      – Вот-вот, – сказал я. – Нам сообща строить прозрачное и абсолютно не коррумпированное общество! Какие могут быть счеты? В общем, зови этих будущих строителей к завтраку.

      – Строителей, – повторил он задумчиво. – А они об этом знают?

      – Не стоит пугать раньше времени, – предупредил я. – Надо мягко сперва, мягко.

      Шагах в двадцати от нас красиво, мощно и с сухим треском полыхает картинно-красочный оранжевый костер с прыгающими по всей короне багровыми языками. Разожжен прямо на голых камнях, ни прутика хвороста, молодец Дрескер, то ли сохранил крохи сил, то ли уже восстанавливается…

      Вильярд, обнаженный до пояса, расположился, как на коне, на поваленном дереве. В сильных руках трещит и противно скрежещет помятая кираса. Рядом с ее верным рыцарем прямо на земле сидит принцесса Алонсия, к моему изумлению, штопает, хоть и неумело, изорванную мужскую рубашку.

      Я уважительно покачал головой: под толстыми пальцами героя кираса приобретает почти прежний вид, словно Вильярд продавливает пластилин, а не толстую стальную пластину.

      Гном роется в мешке, старик спит сидя, прислонившись к большому пню, такому же трухлявому, как и он, шляпу надвинул на глаза, доносится похрапывание.

      – Всем доброе утро! – сказал я жизнерадостно.

      На меня посмотрели угрюмо и с неприкрытой злостью. Вильярд все же встал и отвесил учтивый поклон, благородное воспитание обязывает, а гном пробасил, не отрывая задницы от земли:

      – Где Боудеррия?

      – Зарезал и закопал под деревом, – сообщил я.

      Алонсия поморщилась, мужские шуточки бывают грубоваты, а Вильярд пояснил, смягчая слова рыжебородого соратника:

      – Мы собираемся сейчас… выступить.

      – Как только подойдет Боудеррия, – уточнила принцесса.

      Она все еще посматривала на меня со странным выражением, словно старалась понять, насколько же я глубоко страдаю от ее поступка, если даже принял утешение от ее телохранительницы. У гнома по его широкой морде ничего не поймешь, к тому же вся в бороде, только глаза и нос, маг все так же спит, раскрыв рот и чуть ли не роняя слюни.

      – Выступить? – переспросил я. – Сейчас?

      – Да, –