Мариам. Талант соединенный с мужеством. Отсутствует

Смотрела на них Марьям и украдкой плакала от жалости к этим молодым ребятам, совсем ещё мальчишкам.

      Хорошо, если уцелела одна рука, а были и без рук.

      Хорошо, если мог удержаться на одной ноге, иногда не было обеих.

      Были оглохшие, плохо видевшие и совсем слепые. Замкнутые, ушедшие в себя, а то и громкие, бушующие в минуты отчаяния.

      Не пугалась Марьям. Бросалась успокаивать. Видела перекошенное в страдании лицо, прижимала его к груди. Слова находились сами собой. Что-то шептала, шептала, шептала. Пока не переставали у кричащего вздрагивать плечи. Пока не затихал.

      Как уберечь их от этого отчаяния? Как им внушить, что они ещё кому-то нужны? Это было самым трудным.

      Однажды, рассказывала дальше Марьям, в дом инвалидов приехала ослепительной красоты девушка с отцом. Приехала невеста к нашему Михаилу. У него не было руки и не видел один глаз. Красный рубец пересекал высокий лоб.

      При всех, никого не стесняясь, девушка подошла к Михаилу, обняла, долго целовала его и приговаривала: «Как ты мог, как ты мог не поверить…»

      Михаил уехал из дома инвалидов вместе со своей невестой и её отцом. Долго прощался. Провожать их вышли все, кто мог ходить. Кто не мог, тех поднесли к окнам, чтобы видели.

      А на другой день только случай помог избежать беды. Вбежал к Марьям Семён. Глухонемой завхоз из своих же инвалидов. Тоже верный помощник. Добродушный, огромного роста украинец.

      Семён мычал, махал руками, обхватывал шею руками, звал за собой. Побежала за ним.

      В сарае лежал безногий Валентин, молодой моряк с покалеченной челюстью. Он, как всегда, был в тельняшке. Рядом валялась верёвка. Валентин был без сознания. Семён успел вытащить его из петли. Случайно зашёл в сарай.

      Потом было собрание. Это когда Валентин совсем пришёл в себя. Марьям собрания не назначала. Пришли к ней несколько человек и сказали, что собрание надо проводить. Не имел права Валентин так поступать. Должен за это держать ответ.

      И тот сидел перед товарищами на маленькой колясочке, обрубки ног были заделаны в кожаный мешок. Крепкими руками упирался в пол, смотрел вниз, но не кричал, как прежде: «Кому я нужен такой!» Только тихо защищался: «За мной, как за Михаилом, не приедут. Уже не приедут, братишки, поймите это».

      Но «братишки» были настроены непримиримо: «Ты должен жить, Валя. Назло фашистам жить. Мы осуждаем твой поступок!»

      – Как же они хотели любить и быть любимыми, – вздохнула Марьям…

      Через два года Марьям послали доучиваться в мединститут. Дом инвалидов расформировали, перевели в другое место. Она ещё долго получала письма от своих «братишек».

      После института приехала в Кисловодск – город, который во время войны и после был городом госпиталей.

      И снова её полоснуло по сердцу недавно пережитое – трагедия людей, искалеченных войной. Сколько человеческих судеб, взлётов духа и разочарований. Пишет сейчас об этом воспоминания.

      Сколько замечательных врачей, медсестёр, нянь отдавали раненым своё тепло. Скольких спасли! Среди них займёт место и её давняя знакомая