Я однажды приду… Часть III. Екатерина Дей

немного, я от возмущения даже не могла ничего сказать, и добавил:

      – Ты несерьёзно сердилась, я знаю, когда ты бываешь совсем сердита, это опасно.

      – Опасно?!

      Наконец, я обрела дар речи и стукнула его по груди – я тебе сейчас покажу настоящую опасность, только кулаку больно по его груди бить. И что вот с таким мужем делать? Видите ли, ему нравится смотреть, как я сержусь, несерьёзно, видите ли, он точно знает, когда опасно. Но я сразу развеселилась, позволила себя поцеловать, а причину отказа я завтра выясню, не терять же из-за этого ночь любви. Глеб сразу почувствовал моё настроение, он ведь мысли прочитать не может, только язык тела ощутил и правильно понял.

      Как сладко мириться после маленького недоразумения, снова ощутить губы, руки, жаркое тело и радость от любви и единения, бури энергии в наших телах. И поцелуи по всему телу, и вихри, и счастье тела и души.

      – Я люблю тебя, милая моя, я с тобой, всегда с тобой.

      Он обнимал меня, прижимал к себе, шептал слова любви и млел от прикосновения моего тела, так я и уснула в его объятьях.

      Проснувшись утром на груди Глеба, я лишь успела сказать ему:

      – Привет.

      Он меня сразу поцеловал и заявил:

      – Привет, приехал Олаф. Ты из бассейна к обеду выйдешь, или всё-таки к завтраку?

      Я торжественно поклялась, что к завтраку, Глеб ещё раз меня поцеловал и ушёл. Накупавшись в бассейне, совсем немного по моим меркам, я проходила мимо какой-то комнаты и увидела Олафа, который о чём-то говорил с Самуилом, и лица их мне совсем не понравились – такая в них была тревога. Олаф обернулся на меня, сразу улыбнулся и радостно поздоровался, но каким-то восьмым чувством я поняла – говорили они обо мне.

      – Здравствуй, Олаф, как дела?

      – Катенька, я так рад тебя видеть, ты стала настоящей красавицей, глаза так и горят.

      Я стала краснеть, но Самуил меня спас.

      – Катя так много плавает, Олаф, она и раньше много купалась, но после твоего замка совсем как рыба, только и мокнет, всё дно ищет. Скажи ей, что так нельзя, надо всё-таки и на суше иногда бывать.

      Олаф только улыбнулся, рыба она и есть рыба. Улыбался, но глаза оставались тревожными, тёмными. Он посмотрел мне за спину, я обернулась и увидела Глеба.

      – Я готова завтракать, идём?

      – Ты иди, я поговорю с Олафом.

      А чтобы я не передумала, он подхватил меня и перенёс в комнату.

      – Глеб, я понимаю у вас дела всякие, но всё, что касается меня, я должна знать!

      Он остановился у порога, постоял спиной ко мне, потом повернулся и ответил:

      – Ты всё узнаешь.

      – Я ничего не боюсь!

      – Я знаю.

      И ушёл. А глаза как два провала, Олаф ему уже что-то сказал обо мне. Я долго стояла в гардеробной совершенно без мыслей. Потом решительно выбрала яркое зелёное платье с шикарной отделкой из белого кружева. Кружево итальянское, очень красочного мелкого плетения, даже узор сложно разобрать, оно красиво легло на воротник и волнами расходилось по краю рукава. Подумала, надела ожерелье Глеба и кольцо с изумрудом.

      Когда