Форрест Гамп. Уинстон Грум

никогда не было и не будет игрока, равного тебе. Ты проевил себя великолепно.

      Потом тренер отошел, посмотрел в окно и сказал:

      – Удачи тебе, мой мальчик, а теперь ступай, не отсвечивай здесь своей широкой задницей.

      Так и закончилась моя студенческая жизнь.

      Спустился я в подвал, собрал свое барахло. Потом зашел Бубба с двумя жестянками пива, одну протянул мне. Я пива никогда раньше не пробовал, но понял, что на него не трудно подсесть.

      Выходим мы с Буббой из Обезьянника – и что я вижу: во дворе построилась наша футбольная команда в полном составе.

      Все притихли, Змей вышел в перед, пожал мне руку и говорит:

      – Форрест, ты уж прости, что я так облажался с тем пасом, ладно?

      А я ответил:

      – Ничего страшного, Змей, всякое бывает.

      Потом все стали подходить ко мне по одному и жать руку, даже Кертис, которого засупонили в корсет от шеи и ниже – очередная дверь в Обезьяннике ему не поддалась.

      Бубба предложил донести мое барахло до автобусного вокзала, но мне хотелось остаца одному.

      – Не пропадай, – сказал он.

      Вобщем, дорога к автовокзалу шла мимо складского магазинчика, но это был не вечер пятницы, и выступление ансамбля Дженни Каррен не планировалось, так что я сказал себе: да пошло оно все, поднялся в автобус и поехал домой.

      В Мобайл я приехал поздно вечером. Маме я не сообщил о своих неприятностях, чтобы ее не растраивать, но когда подходил к дому, увидел у ней в окне свет. Вхожу, а она плачет и всхлипывает, в точности как мне запомнилось. А произошло, как она сразу выложила, следущее: армия США мгновенно пронюхала, что я не сдал сессию, и в тот же день прислала мне повестку. Знай я тогда столько, сколько знаю щас, я бы ни почем не явился на призывной пункт.

      В назначенный день меня отвела туда мама. Она приготовила мне с собой какую-то еду в контейнере, чтобы я мог подкрепица на пути к месту прохождения службы. У призывного пункта собралось человек сто парней; подогнали четыре или пять автобусов. Здоровенный сержант на всех покрикивал, но моя мама, подойдя к нему, сказала:

      – Не понимаю, как можно забирать в армию моего сына: он же идиот.

      Но сержант, едва повернув голову в ее сторону, говорит:

      – А все остальные тут, по-вашему, кто? Энштейны? – И давай орать пуще прежнего.

      Мне тоже от него досталось, но потом я загрузился в автобус, и мы отъехали.

      В школе-дурке на меня никто не орал, но потом началось: тренер Феллерс, тренер Брайант, ихние амбалы, а теперь еще и в армии. Но я вам так скажу: громче и дольше всех орали вояки. На них было не угодить. И притом они, в отличие от тренеров, не пеняли тебе за глупость и тупость, а все больше взывали в той или иной форме ко всяким не приличным частям тела и их работе, так что любой разнос начинался словами: иблан или жопа. Я вот думаю: не служил ли Кертис до универа в армии?

      Вобщем, тряслись мы в автобусе часов, наверно, сто, пока не приехали в Форт-Беннинг, это в штате Джорджия, и в голове крутилось только 35: 3 – это счет, с которым