Собрание повестей и рассказов в одном томе. Иван Тургенев

нет, мне не надо. Дай уж лучше ей: она такая у нас добренькая.

      И Ваня опять положил свою голову на землю. Павел встал и взял в руку пустой котельчик.

      – Куда ты? – спросил его Федя.

      – К реке, водицы зачерпнуть: водицы захотелось испить.

      Собаки поднялись и пошли за ним.

      – Смотри, не упади в реку! – крикнул ему вслед Ильюша.

      – Отчего ему упасть? – сказал Федя, – он остережется.

      – Да, остережется. Всяко бывает: он вот нагнется, станет черпать воду, а водяной его за руку схватит да потащит к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый в воду… А какое упал?.. Во-вон, в камыши полез, – прибавил он, прислушиваясь.

      Камыши точно, раздвигаясь, «шуршали», как говорится у нас.

      – А правда ли, – спросил Костя, – что Акулина-дурочка с тех пор и рехнулась, как в воде побывала?

      – С тех пор… Какова теперь! Но а говорят, прежде красавица была. Водяной ее испортил. Знать, не ожидал, что ее скоро вытащут. Вот он ее, там у себя на дне, и испортил.

      (Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)

      – А говорят, – продолжал Костя, – Акулина оттого в реку и кинулась, что ее полюбовник обманул.

      – От того самого.

      – А помнишь Васю? – печально прибавил Костя.

      – Какого Васю? – спросил Федя.

      – А вот того, что утонул, – отвечал Костя, – в этой вот в самой реке. Уж какой же мальчик был! и-их, какой мальчик был! Мать-то его, Феклиста, уж как же она его любила, Васю-то! И словно чуяла она, Феклиста-то, что ему от воды погибель произойдет. Бывало, пойдет-от Вася с нами, с ребятками, летом в речку купаться, – она так вся и встрепещется. Другие бабы ничего, идут себе мимо с корытами, переваливаются, а Феклиста поставит корыто наземь и станет его кликать: «Вернись, мол, вернись, мой светик! ох, вернись, соколик!» И как утонул, господь знает. Играл на бережку, и мать тут же была, сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, – глядь, а только уж одна Васина шапонька по воде плывет. Ведь вот с тех пор и Феклиста не в своем уме: придет да и ляжет на том месте, где он утоп; ляжет, братцы мои, да и затянет песенку, – помните, Вася-то все такую песенку певал, – вот ее-то она и затянет, а сама плачет, плачет, горько богу жалится…

      – А вот Павлуша идет, – молвил Федя.

      Павел подошел к огню с полным котельчиком в руке.

      – Что, ребята, – начал он, помолчав, – неладно дело.

      – А что? – торопливо спросил Костя.

      – Я Васин голос слышал.

      Все так и вздрогнули.

      – Что ты, что ты? – пролепетал Костя.

      – Ей-богу. Только стал я к воде нагибаться, слышу вдруг зовут меня этак Васиным голоском и словно из-под воды: «Павлуша, а Павлуша!» Я слушаю; а тот опять зовет: «Павлуша, подь сюда». Я отошел. Однако воды зачерпнул.

      – Ах