Бич Божий. Божье знаменье (сборник). Иван Кондратьев

Юрица и уйдет, точно и не о ней речь шла: такая сделалась странная.

      Подойдет братец.

      – Юрица, ты чего? – спросит он угрюмо.

      Прежде, бывало, Юрица, хохотунья и резвушка, сейчас рассмеется над братцем, а теперь как будто боится его: стоит, молчит…

      Братец был неразговорчив и не любил тратить попусту слов; не отвечали на его вопрос, он и не спрашивал более.

      Старый князь Будли тоже о грусти-тоске расспрашивал внучку.

      Раз он спросил:

      – Старушка говорит: хвора ты. Правда ли, дитятко?

      – Нет, дедушка, я ничего.

      – То-то гляди, ничего… Да не верится мне что-то. Не вижу я тебя, а чуется мне – нехорошо тебе. Уж не испугалась ли чего? Мы тут собираемся, о войне толкуем, о переселении, кричим, галдим: может, боязно?

      – Ах, нет, дедушка, не боязно.

      – Да ты не пугайся. Мы тут останемся, мы никуда не пойдем. Куда нам! Да и не покинешь ты меня, внучка, старика хворого.

      – Ах, не покину, дедушка!

      – Вот братец пойдет. Вот Болемир пойдет. Болемиру идти надобно, он князь мудрый, храбрый. Он много венедам добра сделает, он спасет нас от готов… Ох, тяжко, тяжко, дитятко, жить под началом готов! Мне-то что! Мне ничего! Я человек старый, хворый, не сегодня завтра помру, да другим-то, дитятко, каково! На других, как на волах, готы землю пашут, детей их продают в неволю… Ох, нехорошо им, дитятко, нехорошо! А Болемир спасет их… Он поведет всех недовольных в далекие края, где много земли, много воды, много пастбищ. Там им лучше будет. Готы уже не будут повелевать ими так, как здесь повелевают. А мы с тобой тут останемся. Нам незачем идти, дитятко. Мы и тут век свой доживем. А ты не покинешь меня.

      Сказав это, старый князь погладил молоденькую внучку по головке и поцеловал ее.

      – Да, не покинешь, Юрица?

      Вместо ответа Юрица вдруг зарыдала.

      Припав маленькой своей головой на плечо старого князя, она рыдала глухо, неудержимо.

      Изумился старый князь, отчего вдруг завыла девочка? Никогда с ней ничего такого не было.

      Покуда Юрица рыдала, всхлипывая чисто по-детски, и прижималась к исхудалому лицу дедушки, – дедушка упорно молчал. Брови его надвинулись, лицо изображало душевное расстройство. Знать, неведомое ему горе девичье глубоко тронуло его.

      Выждав, когда Юрица приутихла, выплакав первые порывы своей сердечной девической скорби, Будли кротко, ласково заговорил с ней:

      – Дитятко, аль неможется тебе?

      Юрица не вдруг ответила, она не знала, что сказать дедушке. Немощи у нее не было, напротив, ей даже как будто было хорошо, когда она плакала у дедушкиной груди. Что-то смутное, жгуче-доброе, очнулось у нее в это время под сердцем и опять улеглось там, как спокойное, пригоженькое дитя укладывается в мягкой постельке, под покровом любящей его матери.

      Юрица только и сказала:

      – Ах, дедушка, дедушка!

      Старый князь, казалось, в это время обдумывал что-то или догадывался о чем-то: странно двигались его безжизненные глаза, и бледное морщинистое лицо часто передергивалось едва заметной судорогой.

      Помолчав