Жрица тугов. Хирург с Гастеровских болот. Рассказы (сборник). Артур Конан Дойл

под этой гравюрой стоит подпись: «Представитель племени Дакка». А я всегда считал Дакков за воров.

      – О да, англичане все считают их такими, – согласилась она. – Конечно, Дакки – воры, но ворами считают многих, которые и не думали быть ими. Этот человек – святой человек; это, по всей вероятности, один из «гуру».

      Возможно, что она дала бы мне еще много пояснений насчет нравов и обычаев Индии, так как очень любила поговорить обо всем, касающемся этой страны, но тут я вдруг заметил, что лицо ее изменилось. Она пристально посмотрела на окно, к которому я стоял спиной. Я обернулся и увидал в окне, на уровне подоконника, лицо секретаря.

      Признаюсь откровенно, я не мог не вздрогнуть: эта голова с присущей ей мертвенной бледностью лица выглядела так, точно лежала на подоконнике отрубленной.

      Копперторн открыл окно, как только увидал, что его заметили.

      – Я в отчаянии, что должен обеспокоить вас, – просовывая голову в комнату, сказал он, – но неужели, мисс Воррендер, вы находите приятным сидеть в душной комнате в такую чудную погоду? Не угодно ли вам пройтись по саду?

      Несмотря на вежливость слов, они были произнесены секретарем таким сухим, почти угрожающим тоном, что походили скорее на приказание, чем на просьбу.

      Гувернантка поднялась с места и, не сказав ни слова, вышла взять шляпку. Это было новым доказательством власти, которой пользовался над ней Копперторн.

      Когда он взглянул на меня, на его тонких бескровных губах заиграла нестерпимо насмешливая улыбка. Он как будто вызывал меня этим новым проявлением своего могущества. Он выглядел настоящим демоном в адском ореоле, которым освещали его сзади лучи заходящего солнца.

      Он смотрел на меня так несколько мгновений, с дьявольским ехидством на лице. Наконец я услышал его тяжелые шаги, направлявшиеся по дорожке к дверям дома.

      Глава V

      В течение нескольких дней, последовавших после разговора, во время которого мисс Воррендер призналась мне в своей ненависти к секретарю, все шло отлично в Дункельтвейте.

      У меня было с ней несколько продолжительных бесед во время прогулок по лесу с детьми, но мне так и не удалось добиться от нее сколько-нибудь удовлетворительного объяснения ее гневного припадка в библиотеке. Она не сказала мне больше ни одного слова, которое могло бы пролить свет на интересовавшую меня проблему.

      Как только я делал какое-нибудь замечание в этом направлении, она отвечала мне в высшей степени сдержанно либо вдруг вспоминала, что детям пора идти домой, так что в конце концов я совсем отчаялся узнать что-нибудь от нее самой.

      Мои занятия все это время шли крайне нерегулярно.

      Иногда ко мне в комнату заходил со свертком бумаг под мышкой дядя Иеремия и услаждал мне слух чтением отрывков из своей большой эпической поэмы.

      Когда я чувствовал потребность в обществе, я заходил в лабораторию к Джону; он поступал таким же образом в те моменты, когда и его давило одиночество.

      Иногда я разнообразил свои