Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый. Нелли Шульман

надежда, что Матвей Семенович не укажет ни на кого. Глядючи в глаза-то человеку, сложней сие.

      – Может, оно и к лучшему, – задумалась Феодосия: «Ежели придется тебе допрашивать его, дак ушей чужих вокруг не будет».

      – Это навряд ли, – помрачнел Федор: «Там всегда есть уши. Другое дело, что не видишь ты их, а они все одно слушают, да кому надо передают».

      – Надолго ли едешь? – Федосья прижалась головой к его плечу.

      – На месяц, а то и поболе. Как пойдет. Может, Матвей Семенович завтра покается, определят ему ссылку в монастырь, да и дело с концом. Но может и затянется, Бог ведает. Раз ты встала, дак…

      – Сейчас оденусь… – захлопотала женщина: «Тебе что собрать с собой?»

      – Не хочется мне, чтобы ты одевалась… – Федор распустил ее косы: «Ты за мной замужем пятый год, видел я тебя по-всякому, а ты все равно краснеешь, аки девица невинная. У вас там в Новгороде все такие?»

      – Про всех не скажу, не знаю… – Феодосия часто задышала.

      – Значит, мне повезло… – Федор уложил ее обратно на подушки: «Иной раз посмотришь на тебя, вроде скромница, глаз не поднимет, воды не замутит, а потом диву даешься, что вытворять умеет».

      – Сам же и обучил, – простонала Феодосия.

      – Покажи умения-то… – Федор вдохнул цветочный запах ее волос, почувствовал ее губы, совсем рядом.

      – А ты? Тоже покажешь?

      – Ты еще и не знаешь, на что я способен… – он притянул жену к себе. Не понимая, где ее тело, где его, Феодосия обняла его сильно, как еще никогда не делала.

      – Только вернись ко мне, обещай… – она вытянулась в его руках,

      – Обещаю, – прошептал Федор: «Ты мой дом, мое счастье, единственная любовь моя. Я вернусь, Феодосия».

      – Поворотись-ка, – Прасковья Воронцова придирчиво оглядела дочь:

      – Опять в груди убирать надо. Зачем ты себя, Марья, голодом моришь, за день едва ломоть хлеба съела. Гляди, венчание длинное, еще сомлеешь в церкви.

      Марья нетерпеливо притопнула ногой.

      – Не могу я есть, матушка. Сначала почти три года ждали, потом сговорились на после Успенья, а теперь Покрова ждать. Сколько ждать еще, кусок в горло не лезет!

      – Не гомони, – Прасковья одернула на дочери опашень… – доведешь себя, не евши, да рыдая день-деньской, до того, что муж под венцом не узнает. И так глаза запали.

      Марья схватилась за ручное зеркальце.

      – Вовсе не запали, – она повертела головой: «Придумаешь ты, матушка».

      – Сядь-ка, – похлопала по лавке Прасковья: «Поговорить мне надо с тобой».

      – Говорили, – закатила глаза Марья: «Знаю я все!»

      – Я не про сие, – вздохнула Прасковья:

      – Ты не ребенок, Марья. Мы с батюшкой твоим двадцать годов живем в любви и согласии. Я всегда ему доверяла и сейчас доверяю, и нет у меня в нем сомнений. Ты замуж выходишь хоша и за сродственника нашего, за сына достойного человека, но ты знаешь, что про Матвея говорят. Ты девка собой видная, разум у тебя в голове стал появляться, но ежели муж от жены гулять зачнет, дак