Рывок в неведомое. Борис Камов

увесистый подсвечник со свечой и подошел к Аркадию Петровичу. Уже но сомневаясь, что перед ним сын, Петр Исидорович несколько мгновений жадно рассматривал его.

      – Аркашенька, – наконец тихо произнес он и выпустил из рук светильник, который гулко стукнулся о железный пол. Свеча погасла.

      Уже в полной темноте они стремительно обняли друг друга и замерли. И простояли бы, наверное, так очень долго, если бы, светя карманным фонарем, не вбежал часовой. Он услышал встревоживший его стук.

      – Ничего, Ведеркин, все в порядке, – смущенно сказал Петр Исидорович. – Понимаешь, сыночек приехал.

      Ведеркин деловито поднял подсвечник, зажег свечу, поставил на стол и деликатно удалился.

      Отец и сын просидели в купе за самоваром до утра. Отец был полон нежности и заботы.

      – Нога после ранения у тебя не болит? – спрашивал он. – Контузия не дает о себе знать? Контузия – вещь опасная. Снаружи ничего не видно, а человек не находит себе места. А как у тебя с теплыми вещами?.. Вот обожди, нам выдали. – И достал комплект трофейного шерстяного белья.

      Наверное, потому, что он впервые видел сына взрослым и не успел привыкнуть к этому, Петр Исидорович разговаривал с ним так, будто Аркадий еще оставался маленьким. Петр Исидорович сознавал нелепость такого обращения, а поделать ничего с собой не мог. И Аркадий Петрович по этому поводу снисходительно улыбался.

      – За семь с половиной лет, что я служу в армии, – сказал Петр Исидорович, подкладывая сыну тушеное мясо с картошкой, – я потерял и молодость, и здоровье, и дорогих мне товарищей, вместе с которыми начинал воевать еще в германскую. Но самая главная моя потеря, что я прожил эти годы без вас, не видел, как рос ты и девочки. Если бы мне позволили, я бы отправился с тобой утром в Ужур. Я бы согласился служить при тебе писарем, только бы нам не разлучаться. Но пока мое прошение дойдет до начальства и вернется обратно, тебе уже пора будет ехать в академию.

      …Думая на расстоянии об отце, Аркадий Петрович представлял себя маленьким, а отца большим, умудренным и сильным. На самом деле он, Голиков, вырос. Отец же, хотя и оставался еще деятельным и крепким, заметно постарел. В нем появились заботливость и суетливость тети Даши. И Аркадий Петрович не стал рассказывать отцу и половины того, что собирался, мечтая выговориться.

      Странно: Голикову казалось теперь, что он много старше отца.

      Соловьевщина

      Из Иркутска Голиков уехал в Красноярск. Оттуда местный поезд привез его на станцию Глядень. Железная дорога здесь кончалась, и до Ужура пришлось тащиться подводой.

      Места, в которые попал Голиков, назывались Хакасией. Тут испокон веков жил трудолюбивый народ, обликом и обычаями похожий на монголов. В основном это были полукочевые скотоводы. Голиков видел по дороге деревянные восьмиугольные юрты, отары овец, косяки коней.

      В Ужуре Аркадий Петрович явился в штаб 6-го Сибирского сводного отряда с предписанием о назначении «бывшего командира 58-го отдельного Нижегородского полка тов. Голикова» на должность