Рывок в неведомое. Борис Камов

Анфисы страх. Она себе налила еще рюмку и, не чокаясь, выпила.

      – Если у тебя что с Иваном было, говори, – опустив низко голову, произнесла Аграфена.

      – Успокойся. Не было ничего. Он мне даже попенял: «Что же ты, Анфисушка, не объявила моим охальникам, что мы с тобой из одного села? Коли б они знали, не обидели б». А мне от ужаса и в голову это не пришло.

      – За что тебя Иван отпустил? – уже смелей повторила Аграфена.

      – Не хочу говорить.

      – Анфиса, я не смею настаивать, – вмешался Голиков, – но для меня важна любая подробность. И ни одно слово я не использую во вред вам.

      – Я вам верю, – ответила Анфиса. – Я не могла там больше оставаться. Два раза убегала, но я не знала дороги, и меня ловили.

      – Что же твой земляк сразу тебя не отпустил? – настороженно спросила Аграфена.

      – Астанайка не позволил. А его сам Иван Николаевич боится. И потом, таких, как я, живьем из леса не выпускали. – Анфиса опять налила себе и выпила. – Время от времени Астанаев убивал «лишних» женщин. Убивал и с детьми. Он любил убивать. Поэтому его так боялись. Для него убить человека – что другому надкусить пирожок. Я понимала, что близится мой черед, и… откупилась.

      – Чем?! – не выдержал Голиков.

      – Вы так строго спрашиваете. Я вас тоже начинаю бояться.

      – Извините. Вы ни в чем не виноваты. Продолжайте.

      – Последний месяц в лагере я почти не спала. Я уже знала, что женщин убивают «по закону». Собираются Астанайка, Соловьев и полковник Макаров и решают… Однажды я несла суп. Слышу – шепчутся. Я испугалась, что они опять решают, и прислушалась. Макаров жаловался, что у них стало плохо с пулями. Я чуть не вылила себе на ноги чугунок. А после обеда подошла к Соловьеву и говорю:

      «Отпустите меня, Иван Николаевич, домой. Я заплачу за себя дорогую плату».

      Он засмеялся, сунул руку в карман и вынул полную пригоршню перстней с камнями и золотых монет.

      «Больше этого?» – насмешливо спросил он.

      «Больше».

      Он перестал смеяться.

      «Я знаю, где есть пулемет и пули к нему. Когда Колчак отступал, солдаты много чего прятали. А я случайно увидела».

      – И вы Соловьеву все отдали?! – не удержался Голиков.

      – Отдала. Пулемет уже не годился, а пули были в жестянках…

      Голиков обещал ни в чем ее не упрекать и не упрекнул. А про себя подумал: «Сколько же народу убито твоими пулями, Анфиса… – И тут же мысленно сказал себе: – Какое право ты имеешь ее осуждать? По силам ли было ей бороться с Соловьевым и Астанаевым, если даже армия не в состоянии с ними покончить?»

      – Обождите, – перебил Голиков Анфису, – но ведь когда вас отпустили, вы уже могли запомнить дорогу?

      – Мне завязали глаза, посадили на лошадь, и двое из тех, что поймали меня и Наташку, привезли меня на ту же поляну.

      – Расскажите, какие при штабе порядки, – попросил Голиков.

      – Поют «Боже, царя храни». Жена полковника Макарова проводит беседы, что России опять нужен царь, потому что без него безобразия и разор. Есть в лесу и правила: «Белый партизан не говорит грубых