Прах Анджелы. Фрэнк Маккорт

Куда это они?

      – Оливер заболел, – поясняю я. – Лук вареный в молоке не ест.

      – Чего-чего ты там болтаешь?

      – Лук не стал есть и заболел.

      – А кто за вами приглядывает?

      – Я.

      – А этот чего лежит? Как его кличут-то?

      – Юджин. Он по Оливеру скучает. Они близнецы.

      – Знаю, что близнецы. Худющий-то какой. Каша хоть есть у вас?

      – Что такое каша? – спрашивает Мэйлахи.

      – Господи Иисусе и святые Мария с Иосифом! Что такое каша?! Каша – это каша. Да что за янки бестолковые, никогда такого невежества не встречала. Ну-ка, одевайтесь, пойдем к тете Эгги, дадим вам каши. – Она берет на руки Юджина, закутывает его в шаль, и мы идем к тете Эгги. Она вернулась к Па Китингу, потому что тот наконец признал, что она не корова и не толстая.

      – Каша есть у тебя? – спрашивает бабушка тетю Эгги.

      – Каша? Я что тут кашу всяким янки раздавать должна?

      – Эх ты, – корит ее бабушка. – Каши чуток пожалела.

      – А потом небось сахара и молока захотят, да еще яиц скажут подавай. Почему это мы должны расплачиваться за Анджелины ошибки?

      – Боже правый, – сокрушается бабушка. – Хорошо, не ты была хозяйкой вифлеемского хлева, не то Святое Семейство так и скиталось бы по свету, падая от голода.

      Бабушка оттесняет тетю Эгги в сторону, усаживает Юджина на стул у огня и принимается варить кашу. Из соседней комнаты выходит мужчина. У него черные кудрявые волосы, и кожа темная-претемная; мне нравятся его глаза – синие и веселые. Это муж тети Эгги, тот самый человек, который остановился около нас в ту ночь, когда мы сражались с блохами, рассказывал нам про блох со змеями и кашлял, потому что наглотался газа на войне.

      – Ты почему такой черный? – спрашивает его Мэйлахи.

      Дядя Па Китинг заходится смехом и начинает так сильно кашлять, что ему приходится закурить.

      – Ох вы, янки-малыши, – смеется он. – Ни капли стеснения. Я черный от того, что работаю на газовом заводе, кидаю уголь и кокс в печи. Во Франции газ глотал, и тут снова глотаю. Ну не смешно ли? Подрастете, поймете.

      Мы с Мэйлахи выходим из-за стола, чтоб взрослые попили чаю. Они пьют чай, но дядя Па Китинг, который мне дядя, потому что он женат на тете Эгги, усаживает Юджина к себе на колени.

      – Ты чего грустный такой? – спрашивает он Юджина, строит ему рожицы и смешно мычит.

      Мы с Мэйлахи хохочем, но Юджин молча тянется к черному лицу Па Китинга. Тот делает вид, что сейчас откусит Юджину руку, тот смеется, и все в комнате тоже. Мэйлахи подходит к Юджину и тоже пытается его рассмешить, но Юджин утыкается лицом в рубашку Па Китинга.

      – Кажется, я ему нравлюсь, – замечает Па, и тут тетя Эгги ставит на стол свою кружку с чаем и принимается рыдать; по ее покрасневшим пухлым щекам градом катятся слезы.

      – Да боже ж мой, – ворчит бабушка. – Чего опять?

      – Каково мне на Па с младенцем глядеть, коли я уж и родить не надеюсь?! – всхлипывает тетя Эгги.

      – А ну перестань чепуху всякую при детях болтать! – рявкает бабушка. – Совсем