Первый субботник (сборник). Владимир Сорокин

нет! Не чувствовал!

      – Не ври.

      – Вот как на духу! Сначала под Смоленском было немного, когда впервые немца увидел, танки, огонь. А потом, под Сталинградом – нет! За себя не боялся. Сперва семью помнил, а после в груди что-то отпустило и будто свободней стало. И сразу страх ушел. Семья на второй план ушла.

      – А на первом что было?

      – На первом… – Костенко потер переносицу. – Знаешь, это трудно объяснить…

      – Что – трудно?

      – Я когда добровольцем пошел, нас тогда с Киевского отправляли. Ну, толчея, понятное дело. Народ провожает. Маша с отцом была. Мать-то в Астрахани тогда оказалась. Вот. Простились. Они поплакали. И вот поезд, понимаешь, трогается, я на подножку влез, там уж гроздьями висят такие, как я, бритоголовые. Мальчишки такие же. Влез, оглянулся, и вот, знаешь… вот что-то здесь… – он приложил левую руку к кителю, накрыв два ордена Красной Звезды, – что-то всплыло…

      – Жалко стало?

      – Да нет. Не то. Я до этих нежностей телячьих не очень был. У нас в семье мужики суровые были, деловые. А вот там, на вокзале… оглянулся и вижу – бегут. И все – бабы, бабы, бабы. Бегут и смотрят. На нас. И будто ждут ответа какого-то. Бегут и смотрят. И молча все, молча…

      Он помолчал, потом повернулся к Бородину:

      – Так вот, Саша, я всю войну этих баб помнил. Чувствовал. И под Сталинградом, и под Киевом, и под Варшавой. И бывало, как чуть сробею – так сразу они. Как живые. Тут как тут. И бегут и смотрят. Я, может, поэтому только и выжил, что вот они так всю войну смотрели на меня. Ответа требовали…

      Бородин закивал:

      – Ясно. А у меня, как, бывало, бомбежка глухая или через Днепр переправлялись когда, деревенька наша мерещилась. И знаешь, не то чтоб праздник какой или что, а вот словно утром. Утро такое летнее, тишина, и дымы кверху от изб тянутся. И небо синее-синее такое. И липа цветет…

      – А ты разве не в Оренбурге вырос?

      – В Оренбург мы в тридцать восьмом переехали. Мальцом-то я на Рязанщине рос.

      – Понятно… А я в деревне редко бывал…

      – Ну, ты у нас городской человек. – Бородин похлопал его по руке и показал на стенд. – Вон она, артиллерия, бог войны.

      – Да… мощные гаубицы.

      – А главное – стволы-то коротенькие, а бьет будь здоров.

      – А вон шмайсер штурмовой у немца.

      – У штурмовых вроде калибр поболе был?

      – Да… вон, воронка какая…

      – Бомба, наверно.

      – Наверно… Снаряд такую не вспашет…

      Постояли возле стенда, посвященного битве за Москву.

      Костенко захромал к двери, махнул рукой:

      – Пошли, я тебе Ленинскую комнату покажу.

      Бородин бодро зашагал следом:

      – Ты, я вижу, тут прям как дома.

      – А что ж. Куда фронтовику податься. В военкомате с молодежью беседую да тут…

      Они вышли в коридор.

      Костенко хромал впереди, его седая, коротко подстриженная голова плавно покачивалась, медали тихо позвякивали:

      – Щас-то еще рановато… сорок минут до сбора… видишь, нет никого… но ты молодец… пораньше пришел… щас все ребята соберутся… Кононов…