Голос. Повесть. Геннадий Владимирович Тарасов

зову, как угодно, – подхватил ее вопрос и ответил на него Драга. – Не торопись. Подумай. Я не спешу… пока…

      – Мы подумаем, – вставил свое слово Фил. Его лицо оставалось невозмутимым, и что он там себе думал, сказать было сложно.

      – Вот и подумайте, – благословил их Драгский. – Только не слишком долго, а то, знаете, я человек занятой… Да и цену себе знаю. Да. А вы идите, идите. Вам уже пора, я и так вас задержал.

      – И думать забудь, – шепнул ей позже Фил. – Глаз на тебя положил, знаю я. Мастер на все готовенькое. У него таких, как ты каждый месяц по десять штук.

      Но она разговор не забыла, и все думала, думала… Как ни верти, но выходило, что все, что сказал тогда Драгский – правда. Она знала это, она не собиралась лукавить перед собой, только не в этот раз, только не в этом. И учиться она хотела, потому, что вдруг осознала, что в пении видит свое будущее, свою судьбу. Она хотела быть певицей. Да и ничего другого, как выяснилось, она не умеет. А учиться у такого мастера, как Александр, об этом можно было лишь мечтать. Приходилось мечтать, довольствоваться мечтами, потому что Фил стоял на своем и был категорически против. Она же помнила, скольким ему обязана, и не знала, как решить вопрос полюбовно. Именно полюбовно. В любви было дело. Потому что, представив себе на минуточку, как уходит от Фила, она вдруг осознала, что любит его и никогда не согласится на такую потерю. Более того, через какое-то время она поняла, что безумно хочет от него ребенка. Ее женские часы сделали ход, механизм провернулся, рычажки зацепились и сдвинулись, и запущенный репетир пропел малиновым колокольчиком. Хочу ребенка, хочу, твердила она себе. Фил не особенно заморачивался этим вопросом, но делал, что мог, оказывал посильную регулярную помощь в решении ее проблемы путем создания проблемы для себя. И в этом был весь Фил: то, что составило бы трудность для любого другого, он перешагивал не замечая.

      Ничего не получалось у них. Абсолютно ничего.

      В общем, все повисло в воздухе, время же, верное лишь своим внутренним принципам, галопировало размашистым аллюром.

      Зима неожиданно взяла под козырек и уступила свой пост весне. Все надежды девичьи расцвели с новой силой, и весна, казалось, пришла затем, чтобы их оправдать.

      Так лишь казалось.

      Странная выпала ночка. Она спала и не спала одновременно. Господин Морфей ей выдал билет в экспресс сновидений, в спальный вагон первого класса, на котором она мчалась сквозь сон, сквозь ночь, сквозь жизнь. В темноте за окном купе проносились ясные и неясные тени, наплывали, вспыхивали и гасли далекие и близкие огоньки, а в матовом темном зеркале стекла всплывали и тонули картины ее жизни, которые она рассматривала, как и положено рассматривать сновидения, то со стороны, то изнутри, а то отматывая назад и пуская их снова и снова. И сквозь сон она чувствовала, как ширилось и нарастало в ней ощущение тревоги, а экспресс, все ускоряя ход, увлекая ее к неизбежному. И когда тревога переросла в чувство физического