Моя вселенная. Татьяна Володина

и верный муж. Казалось, ничего особенного, все как всегда, но… Это «но» обнаружилось в конце статьи. По-видимому, чтобы удовлетворить интерес читателей к частной жизни звезд, журналист задал Дэвиду ряд блиц-вопросов о его частной жизни, одним из которых был и этот: «Правда, что он не изменяет своей жене с другими женщинами, как об этом пишут и говорят?». На него он ответил: «Да, правда».

      Буквы запрыгали у меня перед глазами. На миг мне показалось, что я просто ошиблась и не так прочитала, поэтому принималась читать снова и снова. Нет, все правильно. Ответ Дэвида привел меня в замешательство. Я долго смотрела на эти буквы и думала, как я должна реагировать, или, может быть, мне совсем не нужно на это реагировать, а превратиться в фантом или сделать вид, что меня попросту не существует, поскольку я фантом. Ну нет меня – и все отлично. Ответ Дэвида журналисту в принципе ничего не менял. Нужно было просто закрыть журнал и забыть о нем. Но я его не закрыла. Затем я стала думать, как можно было ответить журналисту. У меня есть любовница? Конечно, нет! Он не мог так ответить – это ясно как божий день. И совсем не обязательно на такие вопросы отвечать честно. Это не исповедь у священника, и журналист не исповедник. Да и задавать такие вопросы по меньшей мере неприлично. Но это уже относилось к журналисту, а он был мне по барабану. Такой довод меня не успокоил. Но и так нагло врать тоже нельзя. Можно было бы ответить уклончиво, перевести все в шутку или… или просто отказаться на него отвечать, сославшись на тайну супружеской жизни. В этом жанре все уловки хороши, но чтобы так? О нет. Меня это обескуражило, и я уставилась на Дэвида:

      – Ух ты, как круто. Ты серьезно так ответил?

      Я рассмеялась, чтобы скрыть свое волнение. Дэвид поднял голову и заметил, что я на него смотрю. Теперь я поняла, почему он так упорно не хотел, чтобы я читала эту статью. И я уже пожалела, что сделала это. Мне стало не по себе. Но было уже поздно, я открыла этот чертов ящик Пандоры. Он понял, что я добралась до этого вопроса и его ответа, но сделал вид, что не знает, о чем это я, и вопросительно смотрел на меня. В его взгляде была тоска, и голос прозвучал глухо:

      – Ты это о чем?

      – Ты знаешь о чем, – не глядя на Дэвида, сказала я голосом судьи.

      Это сейчас я понимаю, что у меня не было права присваивать себе функции инквизиции. А тогда обида, боль и зависть к той, которой он «не изменяет», ударили мне в голову. Я сама не ожидала, что мои слова прозвучат так резко. Но было уже поздно: сказанного не исправить. И вдруг я отчетливо поняла, что мне не нужно было начинать об этом говорить, но меня уже нельзя было остановить. Если бы меня в тот момент спросили, что мне в себе не нравится, я бы ответила – несдержанность и упрямство. Дэвид продолжал молчать.

      – Почему ты так сказал, если это неправда. Если ты не хотел говорить правду, то мог бы просто не отвечать на этот вопрос. Да тут на выбор множество вариантов ответов. Но ты почему-то ответил именно так. Почему?

      – Потому что это правда, – не поднимая на меня глаз, тихо проговорил Дэвид.

      – Правда?

      У