Обратная сторона любви. Эрнест Владимирович Катаев

стенку, и кивнул, приглашая.

      Да, по идее белый танец, но Ваня был уже опытный мужчина и прекрасно понимал, кто должен вести первую скрипку в отношениях, чтобы способствовал ему успех. А смысл успеха у мальчика-старшеклассника есть только один. К тому же Ванька, подогретый соткой водки, торопливо заглоченной в туалете без закуся, (бутылку ребята спрятали в бачок накануне; чуть не поперхнулся, блин!), в трёхминутном перерыве между торжественной частью с вручением аттестатов и застольем с бутылкой шампанского на шестерых, уже чувствовал себя опытным сердцеедом и покорителем Эвереста одновременно. Съеденное сердце и покорённая вершина, конечно, были в образе Ольги.

      Ирина едва не упала в обморок в те несколько секунд, пока Ваня, сверля её взглядом, пересекал зал, точно направляясь к группе мышек, обтирающих платьями высоченные портьеры, закрывающие окна. Да, в классе было много мышей.

      А Ванька почти грубо, бесцеремонно и даже не предложив словом, а просто кивнув, как приятелю, схватил девушку за мгновенно вспотевшую ладошку и вытащил её прямо на середину зала, словив недоумённые и завистливые взгляды мышей и возмущённый взор Людмилы Онуфриевны. Женщина сама ещё накануне вызвалась пасти молодёжь, будучи активисткой родительского комитета. Скрестив руки, она с подозрением внимала на детей, кислым видом внося уныние в их желающие кутежа сердца. Другие родичи предлагали ей несколько раз пойти «попить чаю и не мешать молодёжи», но Людмила Онуфриевна отказалась, оставшись в конце концов одиночестве.

      У Ирины дрожали ножки за коленками, уши заложило ватой, музыку она толком не слышала, всё было как в тумане. Водки запах в смеси с куревом и жевачкой, волнами толкающий ей в лицо, действовали, как приворотное зелье. Она положила руки на Ванькины плечи, чувствовала твёрдые мышцы спортсмена, его сильные руки, так страстно и нежно стиснувшие тисками её талию и кое-что ещё – там, внизу живота… Это что-то твёрдое недвусмысленно тёрлось в ритме танца о её чуть выпуклый животик, отчего она впервые в жизни почувствовала, что в её щёлке непонятно откуда стало скользко-прескользко и она так одуряющее может тереться стенками сама по себе. Её небольшие сисечки вдруг стали сосками колом вперёд, лифчик оказался стальным глухим корсетом, который не даёт дышать, а воздух – тягучий, одуряющее пьяный. Сисечки упёрлись в тело одноклассника, она хотела было отстраниться в смущении, но от этого самого смущения как-то уже ничего и не осталось, потому она просто потекла, как ручей в Ваньку. И всё естество, все мысли девушки, точнее – все ощущения сконцентрировались где-то сладко внизу, внутри у самого выхода щёлки, там, где намокшие трусы стали тереть разбухший валик под косточкой…

      А что-то жёсткое между ног у Ваньки, о чём она не желала думать и представлять, но не могла не думать и не представлять, что это такое, как выглядит, что может сделать с её маленькой влажной и липкой щёлкой… Это самое, как она чувствовала, становилось всё больше и жёстче, продолжало так же тереться медленно и ритмично