Безумство. Андрей Лахтин

Пропускать встречу абсолютно не допустимо. А пока идите в свою комнату, ведь уже наступил конец рабочего дня, а я всё ещё пашу как лошадь. Так дело не пойдёт! Завтра. 9 утра. И наденьте галстук.

      Бернард одобрительно кивнув, встал и двинулся прочь из кабинета. Опомнившись, он поинтересовался у главврача, куда точно отнесли его вещи и где теперь его комната.

      – Сейчас я позвоню дежурному, он вас и проводит. – сказал Франсуа, поднял трубку телефон, набрал одну цифру и заговорил. – Кабинет главврача, дежурный, нужно показать комнату новенькому, сопроводите.

      На момент Бернарду показалось, что Франсуа диктует текст телеграммы, но точно не разговаривает по телефону или отдаёт поручение. В дверь постучали и она тут же открылась с той стороны. По ту сторону порога стоял худощавый молодой человек в максимально длинном и большом халате. Он пригласил Бернарда проследовать за собой и они пошли.

      Комната Бернарда располагалась на третьем этаже и представляла собой спальню старой английской квартиры с массивными, но не давящими деревянными предметами мебели, тёмно-зелёными обоями в мелкий горошек. Посреди помещения стояло два изогнутых кресла, которые больше были бы пригодны для сна, а не для задушевных бесед. Посреди них небольшой журнальный столик с давними выпусками газет, заголовки которых навивали Бернарду воспоминания о студенческом времени. Неслепящие глаза лампы отдавали приятным оранжевым цветом, их было достаточно много, но комната всё равно казалась темноватой, что делало её ещё более комфортной и уютной. В углу стоял чемодан, который, наконец, встретил своего хозяина.

      Чемодан, наконец, слился с комнатой, став его частью. Всё вокруг, несмотря на свою казённость, казалось гармоничным и стильным. Стоило только Бернарду сделать шаг, как ветер с улицы открыл окно и немного приоткрыл входную дверь. Вверх взмыли кучи бумаг со стола, как будто это были белые голуби, которых напугали школьники в парке. Ветер немного стих и вместе с ним окончился и полёт бумаг, пыли и всего прочего невесомого, что было в комнате. Под ноги упала одна бумага, она лежала вверх ногами, однако было заметно, как через неё проступала краска. Не было сомнений, что на обороте листка бумаги картина, Бернард взял её в руки и перевернул. Его ещё никогда не бросало в дрожь от одного только изображения, от картины и подавно. Он обходил ни одну сотню музеев за свою жизнь, но не разу не видел ничего подобного. Не сказать, что он испытывал большую страсть к искусству, но в нём он разбирался на уровне обывателя, который гонится за эмоциями, а не за историей картин и биографией художников, посещая музеи. На этот раз он догнал ту самую эмоцию. Здесь было что-то от глубоких пейзажей Куинджи, немного ужаса от работ Босха и вихри одного нидерландского художника, которого Бернард напрочь забыл. Это была определённо зима, тёмная синяя, ночная, снежная. Снег падал огромными хлопьями и отражался от света, который дарила ему клиника, луна и звёзды.